Служение в Польше

После войны епархиальное управление в Вильно посылало в миссию на территорию Литовской Республики священников, которые составляли отчеты по состоянию приходов и помогали прихожанам восстанавливать приходскую жизнь, уничтоженную войной. По свидетельству литовских историков, одним из таких священников был о. Понтий Рупышев, который в 1921 г., по поручению Епархиальной власти посетил приходы в Троках, Евье, Семелишках, Высоком Дворе, Стравениках, Круонисе и Меречи. Пересекая демаркационную линию, он посещал Каунас и встречался с прот. Е. Калисским, управлявшим епархией на территории Литовской республики вместо архиепископа Елевферия (Богоявленского), которого литовское правительство не пускало через границу, считая его лояльным Московскому Патриархату, бывшему тогда под контролем большевиков[1].

Одним из первых им посещенных приходов был храм в Ново-Александровске (Зарасай) [2]. Жители прихода в письме владыке Елевферию жаловались на 5-летнее отсутствие священника на приходе, в связи с чем, в православном населении отмечалось расслабление духа, резкий упадок нравов, выражавшийся в обилии гражданских сожительств, переходах в инославие, семейных конфликтах. После посещения прихода о. Понтием, довольные прихожане попросили Владыку Елевферия оставить священника на приходе навсегда или на продолжительное время. В своих прошениях епархиальному руководству они писали следующее: «Во первых нам нравиться благолепное совершение им богослужения, при котором приятно и усладительно молиться, во вторых, своими проповедями, которые он произносит при каждом богослужении, беседами на дому на религиозно нравственные темы и поучениями при каждом удобном случае, он оказывает большое влияние на улучшение нравов в приходе, что уже и замечается в жизни прихожан, несмотря на такое непродолжительное пребывание у нас о. Понтия Рупышева. Кроме того, своим простым, кротким и доброжелательным отношением к пастве, он заслуживает всеобщее уважение и любовь. К тому же, как человек скромный и нетребовательный, он не обременяет, и без того небогатый приход, излишними средствами на свое содержание»[3]. О. Понтий, на предложение Ново-Александровских прихожан ответил отказом, однако, все же, был назначен благочинным служить там по праздникам[4].

     Чуть позже, ввиду тяжелой болезни Трокского благочинного прот. А.Куриловича, о. Понтию были переданы все приходы благочиния, для исполнения пастырских обязанностей[5]. В это время польское правительство грозило храмовое помещение занять для войск, поэтому необходимо было как можно скорее использовать церковь по назначению[6]. 23 апреля о. Понтий подал прошение Преосвященнейшему Елевферию на предоставление ему вакантной должности настоятеля Виленской Новосветской церкви. Как причину он указал необходимость дать своим четырем детям образование в высших учебных заведениях Вильно. По всей видимости, во время написания прошения, у о. Понтия еще была надежда увидеться с семьей, хотя документальных подтверждений о каких-либо контактах нет[7]. На приход он был назначен, с оставлением за ним временных исполнений пастырских обязанностей в г. Троках[8]. В последующее время, о. Понтия посылали служить в разные приходы епархии, заниматься земельными и имущественными делами церквей[9].

По указу Литовского Епархиального Совета от 21/3 сентября 1920 года о. Понтию было поручено постоянное заведывание приходами Трокского уезда, в связи с чем он совершил обход, большей частью пешком, всех приходов и близлежащих к ним деревень[10]. Деятельность о. Понтия отобразилась в отчетах Владыке Елевферию[11]. В отчетах правящему епископу он подробно описал свое посещение и состояние храмов и причтовых помещений, большинство из которых сильно пострадали от военных действий. Например, в Трокской церкви разрушения были настолько велики, что в стенную брешь можно было проехать с телегой. В местечке Стравеники от внутреннего оборудования уцелел только иконостас, который спас местный крестьянин, устроив у себя что то вроде домовой церкви. Некоторое недвижимое имущество отошло к правительству или частным лицам[12]. Кое-где храмы были превращены в костелы, повреждены иконы, отмечалась недостаточность богослужебных сосудов, книг, риз, отсутствие или плачевное состояние  жилых и служебных помещений. На местах отец Понтий служил литургии, крестил и присоединял к Православию. Под руководством священника восстанавливалась и налаживалась жизнь разрушенных приходов: избирались церковные старосты и члены церковного Совета, подавались прошения о назначении священников и ходатайства Литовскому правительству по организационным вопросам[13]. Многие приходы по состоянию военного времени не только не могли позволить себе содержать священника, но даже организованно провести выборы старосты  и совета, по причине отсутствия условий, так что приходилось откладывать этот вопрос до более благоприятного времени[14].

Обход занял у о. Понтия почти три месяца. Путешествовал он в основном пешком, и жил где приходилось, отчего впоследствии болел. Как писал он сам в отчетах: «Во время своего путешествия по Трокскому уезду, жить мне приходилось в невероятно трудных условиях. Нигде отдельного помещения для священника не было. Находился я в общих хатах, иногда с домашними животными и уж непременно с птицами. О воздухе и чистоте говорить при таких условиях не приходится. Нужно отметить и недостаток питания. Все это тяжело действовало на телесную жизнь и связанное с нею душевное состояние, ввиду моей совершенной неприспособленности и незакаленности  в такой жизни. В конце сентября 1920 г., вследствие постоянного нахождения на открытом воздухе при передвижении по уезду на сильном ветре, я проболел неделю воспалением междуреберных мышц; временами позднее от тяжелых условий жизни страдал невыносимыми головными болями; но Господь во всем чудно хранил меня»[15]. События в Петрограде, Двинске, Литве сопровождались тяжелым душевным состоянием: «У меня в душе был ад, и благодарение людям, которые не чуждались меня, некоторые и утешали»[16]. Подводя итоги своего путешествия, о. Понтий отмечал в докладе некоторую инертность и равнодушие к своей вере прихожан, что проявлялось в выборе католических костелов для крещения младенцев, женитьбу на инославных и переход в инославие. Для оживления церковной жизни о. Понтий рекомендовал направить на приходы образованных и энергичных священников, преданных своему делу[17].

В последние месяцы пребывания в Трокском уезде о. Понтий исполнил пастырские обязанности только в одном приходе – Стравеникском. Трокский был занят поляками, и священник туда не был допущен. Пять приходов —  Евьевский, Сумелишский, Высокодворский, Олькеникский и Меречский – остались расположенными на демаркационной линии и доступ к некоторым стал невозможным. Ввиду удобного сообщения жители этих приходов приглашали для треб иеромонаха из Ковенской губернии[18].

В конце декабря 1920 г. о. Понтий прибыл в Литовскую республику и пробыл в Каунасе около недели, где получил от тамошнего благочинного протоиерея Е. Калисского поручение посетить Ново-Александровск и соседние приходы для богослужения в Рождественские праздники[19]. Ввиду невозможности полноценно окормлять приходы своего уезда о. Понтий принял поручение и полномочия от Ковенского благочинного и прибыл в Новоалександровский уезд[20]. Ситуация здесь была схожа с ситуацией в Виленском крае. Разрушенные храмы, отсутствие приходской организации, нужда в пастырском окормлении. Сделав все возможное для исправления положения, о. Понтий прибыл в Вильно, и подал отчет о проделанной работе Преосвященнейшему Елевферию[21].

За свой усердный труд иерей Понтий Рупышев 5 мая 1921 года был представлен к награде наперсным крестом, которым, однако, награжден был намного позднее[22]. 17 Февраля 1922 года о. Понтий был назначен настоятелем Побеньской Николаевской церкви Виленского уезда[23].  В том же году, 29 сентября, резолюцией архиепископа Елевферия, он был назначен настоятелем домовой церкви в имении Корецких Меречь-Михновском, с оставлением его на прежней должности[24].

Служение в Меречь-Михновском

Встреча с помещиками Корецкими положила начало новому этапу в служении о. Понтия. Потомственные дворяне Корецкие жили в имении Меречь-Михновский в 30 километрах от Вильны, в излучине реки Меречанка (Меркис)[25]. Когда в 1912 году глава семейства Николай Осипович скоропостижно скончался от инсульта, управление поместьем перешло в руки жены, Анастасии Дементьевны. В 1918 г. обширное имение, в качестве наследства, было разделено между тремя дочерьми покойного Корецкого. Участок под названием Кроша достался старшей сестре Марии, которая жила там с мужем, офицером Белой армии Вячеславом Платоновичем Шафаловичем. Гай отошел Варваре Николаевне, а земли, примыкавшие непосредственно к усадьбе, стали достоянием младшей сестры Анастасии. Вдова Анастасия Дементьевна оставила за собой небольшой участок с главной усадьбой, садом и церковью[26].

По обычаю того времени семья вела вполне светскую жизнь. В Меречь-Михновском постоянно было много гостей. Принимали соседей из близлежащих имений, родственников, приезжали знакомые из Вильны, Петербурга и других городов. Большой компанией ходили на прогулки, устраивали пикники и танцы. Будучи религиозными людьми, Корецкие не раз посещали Оптину Пустынь, где посещали богослужения и ходили беседовать со старцами Анатолием, Нектарием[27]. В Оптиной Анастасия Дементьевна получила благословение преподобного Нектария на постройку домовой церкви в поместье. Храм получился небольшой, т.к. изначально предназначался для нужд только одной семьи. По заказу Анастасии Дементьевны и по благословению преп. Нектария сестрами Шамординского монастыря был сделан список с иконы Божией Матери “Спорительница хлебов” и установлен в храме[28]. Священники в Меречь-Михновский приглашались из разных мест по церковным праздникам и семейным датам[29].

Первая встреча о. Понтия Рупышева с помещиками Корецкими произошла 27 февраля 1921 года по инициативе Анастасии Дементьевны, которая, узнав, что в Вильнюсе служит, ставший к тому времени известный в Вильно своими проповедями, священник Понтий Рупышев, попросила владыку Елевферия (Богоявленского) прислать его послужить в домовой церкви. По воспоминаниям сестер, день тот был постным, однако сами Корецкие в то время постов не соблюдали и, по обычаю, пригласив гостя к столу, стали угощать его яичницей, творогом, сметаной и молоком. Строгий аскет о. Понтий от всего отказался, выпив лишь чашку кипятка и съев немного хлеба, чем сильно удивил Анастасию Дементьевну и Марию Николаевну. «Почему Вы не кушаете? Вы, верно, не любите яичницу?» — спросила у священника Мария Николаевна. «Нет, я очень люблю яичницу», ответил о. Понтий, чем еще больше удивил ее. «Это какой-то необыкновенный священник, он даже молока не пьет! А речи его проникновенные, очень умные и серьезные, пойдите, послушайте» — сообщила сестрам Мария Николаевна[30].

Так произошла первая встреча Корецких с о. Понтием, которая коренным образом повлияла на жизнь дворянской семьи. Поскольку шел Великий Пост о. Понтий служил в Михновской церкви ежедневно и часто говорил проповеди. Его беседы и толкования Св. Писания подвигли Корецких внимательней изучить Православную веру, доселе не занимавшую центрального места в их жизни. Как вспоминает Варвара Николаевна: «Все три сестры сразу потянулись за той благодатной, неведомой до сих пор жизнью, которую внес в дом батюшка, и которая охватила их, и без всякого сожаления отвернулись от светской суеты». Сама Анастасия Дементьевна тоже с интересом подолгу слушала о. Понтия[31].

После войны православные люди в крае, где с одной стороны напирала большевистская власть, с другой окружали католики, особо нуждались в пастырском окормлении.  Живое евангельское слово нашло благодатную почву в душах Корецких.  Под влиянием проповеди о. Понтия о цели христианской жизни, о борьбе с грехом, сестры Корецкие круто изменили свою жизнь: они без сожаления отказались от светских развлечений свойственных людей их круга, от выездов в свет, шумных приемов гостей, стали скромнее одеваться и вступили почти на путь подвижничества, живя по уставу Церкви, часто посещая храм и соблюдая посты. Мария Николаевна взялась исполнять обязанности псаломщика и управлять церковным хором[32]. Корецкие стали внимательны к слугам, старались дать кров и накормить бедняков, приняли 11 детей, беженцев из советской России[33].

Проповедь и личный жертвенный пример о. Понтия  подвигнул Корецких к очень важным переменам в их жизни. Когда в один из приездов священника в имение они спросили, не останется ли он с ними постоянно, тот ответил: «А как вы собираетесь жить, для себя или для своих ближних? Когда вы согласны жить для ближних, то я останусь с вами, а если не согласны, то мне у вас делать нечего». Положительный ответ сестер Корецких, фактически,  стал началом новой жизни в Меречь-Михновском.

В августе 1922 года, Корецкие написали прошение владыке Елевферию, в котором просили назначить о. Понтия на постоянное служение в имение. В письме они указали, что православные в близлежащих деревнях, не имея возможности посещать храм, следуя большинству, ходят в костел, поэтому им необходим священник. Корецкие писали: «Сообщая о сем, покорнейше просим Ваше Высокопреосвященство о назначении к нам настоятеля нашей домовой церкви нашего духовного Отца священника Понтия Рупышева, как самого близкого нам по духу, если он выразит на то свое согласие»[34]. В виду просьбы самой хозяйки имения Анастасии Дементьевны не оставлять без попечения ее дочерей и места жительства, о. Понтий согласился принять ее приглашение и спросил изволения владыки направить его в имение, на что последний ответил согласием[35].

Спустя некоторое время о. Понтий подал прошение об освобождении его от должности настоятеля Новосветской церкви, по причине желания Корецких чаще совершать богослужения в имении, а также невозможности бедного Новосветского прихода содержать священника[36]. Прихожанами Виленских храмов в то время были нищие беженцы, вернувшиеся из советской России, жившие в разрухе и сами остро нуждавшиеся в помощи. Правительство не платило жалования священникам, тем более не выделяло денег на ремонт разрушенных храмов[37]. В донесении владыке Елевферию о.  Понтий писал о полной неспособности Новосветского прихода содержать причт: «Лишь чисто родственная забота и постоянное мое пребывание в означенном имении, вследствие тесной духовной связи с ними (Корецкими -А.Ш.), избавляли меня от необходимости просить Вас о командировании в вакантные приходы для содержания себя и своей сестры с ее дочерью и оказания помощи находящейся в России моей семье»[38]. 28 ноября 1922 года Виленская духовная консистория удовлетворила прошение[39].

Отец Понтий переехал на постоянное место жительство в имение, став духовным руководителем сестер Корецких. Фактически с этого момента в имении стали зарождаться новые отношения между его обитателями. Тяготясь прислугой наемных людей, из которых не все разделяли их религиозные убеждения, Корецкие попросили о. Понтия найти им единомышленников, близких по духу православных людей, среди богомольцев, которые к тому времени, прослышав про о. Понтия, стали приходить в имение помолиться в храме и побеседовать со священником. О. Понтий согласился, но с условием, что люди, которые придут жить в имение будут приняты как равноправные члены семьи. Сестры Корецкие согласились с радостью. Это стало началом общинной жизни. Бывшие слуги и те, кто приходил в имение и желал остаться, становились членами большой семьи, разделяя общие труды по большому хозяйству и участвуя в богослужебной жизни под духовным руководством о. Понтия[40]. По воспоминанием Варвары Николаевны Корецкой внешне тихая и благочестивая жизнь в имении в это время была исполнена тяжелых трудов и подвигов, незримых для постороннего взгляда. Отец Понтий духовно окормлял сестер и живших в имении членов общины, полностью отдавая себя жертвенному служению. «И  что это было за руководство — передать человеческим словом нельзя, это нужно было самому пережить, чтобы понять, какую милость Господь оказывал людям, послав такого пастыря и руководителя. Сколько мудрости, святости и терпения и любви было в этом руководстве. Батюшка выводил душу из самых запутанных состояний, из ужасных грехов, вдыхал жизнь и веру в человека, воссозидал всего человека, разбитого душой и телом. И сила Божия  творила чудеса через дивного пастыря. Сёстры, приговорённые  докторами  к  смерти,  не  умирали  по молитвам  Батюшки,  больные,  которым  нельзя  было  работать  по  состоянию  своего  здоровья,  работали  и  несли своё послушание, упрямые делались послушными, строптивые — кроткими.  Батюшка неутомимо трудился. Где  он  не  мог достигнуть любовию  и  терпением  с  какой-нибудь  сестрой,  он  обращался с горячей  молитвой   ко  Господу,  и  сестра  менялась. Батюшка не мирился  с грехом, и не шёл ни  на  какие  компромиссы  в  духовной жизни. И жизнь его не раздваивалась; как Батюшка учил, так и сам жил. Господь обильно  награждал  Своего  верного  пастыря. Люди  шли  непрестанно к нему, и число сестёр быстро увеличивалось на трёх участках. Но Батюшка  брал не всех, а только тех, кто готов был нести всё ради Христа. На здоровье не смотрел, брал и больных, и слепых, и калек, лишь бы душа горела любовью к Богу. Собирал души, способные жить Господом, а не рабочую силу, как многие укоряли его, да и никто бы не смог выдержать строгую жизнь в общине, если бы сам не имел  ревности и не жаждал  бы подвига ради Христа».[41]

Имущество имения, принадлежавшее сестрам Корецким,  по доброй воле отказавшимся от всех благ, связанных с их положением собственниц, стало общим для всех обитателей Меречь-Михновского. Каждый, кто желал, мог остаться в общине и начать жить новой жизнью согласно евангельской заповеди ради Бога и ближнего и разделить труды по ведению хозяйства. Совместная общинная жизнь православных в 30 километрах от Вильнюса  стала продолжением апостольской общинной жизни, описанной в Евангелии, сплотившая верующих различных социальных слоев в одну большую семью. Про духовный смысл общинной жизни о. Понтий писал так: «Нужно жить с ближними духом, душой и телом; духом любви быть одним с ними во Христе; душой и телом переживать и нести с ними все их немощи, скорби и болезни, отдавая себя по душе и телу в их пользование, распоряжение для их спасения и добрых дел. Ведь это составляет и одну из сторон значения и действия для нас Святого Таинства Причащения — тогда ближние будут чувствовать себя близкими к нам, и пойдут с нами и за нами ко спасению»[42]. Центром и смыслом общинной жизни, таким образом, становилась литургия, объединявшая верующих во Христе, питавшая их и укреплявшая в нелегких трудах.

Верующие приходили пешком не только из ближайших деревень, но и из Белоруссии и всей Польши. Количество приходивших было не малое и о. Понтий устроил для них гостиницу, в которой жить позволялось без ограничения времени, кто сколько хотел, если не нарушал общинных порядков. Гостиничная сестра Феодора обслуживала богомольцев, варила им пищу, стирала белье. Каждое утро о. Понтий служил литургию, после которой паломникам давалась работа. Вечером тоже совершалось богослужение. Первые десять дней паломники ходили на богослужение ежедневно, по прошествии их, только когда шли сестры. Сами сестры Корецкие руководили хозяйственной жизнью, назначая послушания остальным братьям и сестрам, а также богомольцам через гостиничную сестру[43]. Здесь пригодились знания полученные в Смольном институте благородных девиц, в котором среди прочих предметов, обучали навыкам ведения домашнего хозяйства.  На послушаниях работали все, даже слепые и калеки, все соответственно их возможностям. Кто чистил картофель, кто-то  щипал перья, заготавливал сено или колол дрова, ухаживал за скотом или собирал колоски в поле. На здоровье отец Понтий обращал внимание не в первую очередь, в человеке он искал не рабочую силу. Главным должно было быть стремление жить по Евангельским заповедям ради Христа[44]. Основой общинного устава стали воздержание, послушание, взаимная любовь, молитва и труд[45]. «Как в теле  человека  постепенно  созревает,  а  потом  вскрывается нарыв,  так  бывает  и со  всякой  страстью в душе  человека.  Для верующего, ищущего исцеления от неё  и всецело преданного  Промыслу Божию, ведущему его ко спасению, Господь Сам есть Врач. Он попускает для него такие  обстоятельства,  чрез которые созревшая страсть изливается из души благополучно для неё, а в то же время живит её, оздоровляет  вседействующею благодатию Святого Духа». Именно труд в общине и полноценное участие в богослужебной жизни и таинствах Церкви становились лекарством для мучимой грехом души,  началом духовной  жизни для ищущих ее.  Как писал  о. Понтий в дневнике: «Потеря благодати Божией  важнее  всех потерь.  Весьма немногие   возвращали её себе величайшими подвигами и трудами, говорит Киевский иеросхимонах Парфений затворник.  Поэтому для сохранения её в себе и пребывания в ней важно христианские общежития с великой строгостью духа в нём»[46].  Понемногу человек, будучи наставляем в вере, привыкал к труду, воздержанию, входил в режим церковного устава, т. е. деятельно проходил путь духовной жизни подобно тому, что происходит в монастырях. Разница была лишь в том, что, будучи не связанным монашескими обетами, человек мог сам решать какую меру трудов он может понести или даже уйти из общины без всякого принуждения, если что-то ему не нравилось или он чувствовал невозможность вести интенсивную духовную жизнь.

Жизнь о. Понтий проводил действительно подвижническую. В его воспоминаниях он часто подчеркивает важность поста в духовной жизни: «Поскольку больше мы удручаем свою плоть, постольку более крепнет наше тело, ибо возрастает в нас сила духа, сообщающаяся и ему и, наоборот, постольку мы снисходим и склоняемся к плоти, поскольку расслабевает тело в нас, ибо расслабевает тогда дух наш.  Поэтому не бойся утруждать плоть, лишь выше меры и силы духа не берись, чтобы не остаться при одном себе без Божией благодати и одном естестве, а тогда или впадешь в заблуждение, то есть прелесть, или не достигнешь цели, то есть господства духа над   плотью и естеством»[47]. Вкушал о. Понтий почти круглый год только постную пищу раз в день, в 3 часа дня. По праздникам 2 раза в день. Каждый день, если не был болен, совершал литургию. Живым примером подвижнической жизни о. Понтий вдохновлял сестер к подражанию, но сам строго наблюдал в каком духовном состоянии они пребывали. Если видел, что кто-то ослабел, то указывал принимать улучшенную пищу. «Чем человек более поражен греховностью,-писал в дневнике о. Понтий,- тем более осмотрителен и рассудителен он должен быть в употреблении пищи и пития, чтобы чрез них не возгревать своей греховности. Той же осмотрительности должен держаться и тот, кто хотя и праведен, или грех не имеет в нем силы, но желает достичь высшего духовного состояния.  Поэтому, если благодатная жизнь в подвижнике достаточна для оживления и одухотворения его естества, то не следует употреблять ему возбуждающих напитков и пищи.  Если же естество по болезни или дебелости не может служить ему орудием его духа, оживотворяемого Святым Духом, то оно может быть оживляемо или утончаемо соответственными и естественными пищей и питием, например, вином или иными, которыми нужно пользоваться в таком случае рассудительно»[48].

Сестры принимали Святые Тайны 3 раза в неделю, посещая ранние службы. Часто в храме о. Понтий говорил проповеди[49]. Помимо богослужений и проповедей в храмах, духовное попечение о. Понтия о богомольцах проявлялось в пастырских беседах в гостинице, которую он часто посещал. Учил, сидя на скамейке, о жизни во Христе, о грехе, о путях спасения в современном мире. Каждый день после вечернего богослужения он подолгу исповедовал. Так как порой приходило до 40 человек, исповедь могла заканчиваться после полуночи. Порой привозили больных, которые после исповеди и принятия Святых Христовых Тайн нередко исцелялись и уходили уже домой сами пешком[50].

Пожертвования от паломников и духовных чад о. Понтий отдавал общине. На свои средства он организовал в имении домашнюю  лавочку,  в которой  сестры могли приобрести продукты по оптовым ценам. Чтобы  михновцы не переплачивали в местечковых лавках, продукты, такие как  сахар, селедка, постное масло и  т.д., приобретались в оптовых складах в Вильно. Все это продавалось в лавке без наценки на прибыль, а на вырученные  деньги  опять  закупались  новые  продукты[51]. В той же лавочке паломники могли найти иконочки, крестики, жития святых, а также поучения о. Понтия о добродетельной жизни и христианской вере, которые расходились по всей Польше[52].

Вчерашних помещиков с трудом можно было отличить от остальных членов общины. Они вместе со всеми ходили на сенокос, жатву, копали, сеяли, трудились в огороде. Даже одежду носили одинаковую: строгое платье, длинное и темное,  наглухо застегнутое спереди, с воротничком-стойкой и обязательным белым платочком на голове. Белое и туго накрахмаленное платье такого же фасона женское население общины надевало только на Пасху, отчего, по воспоминаниям насельниц, молящиеся женщины становились похожими на голубок или лебедушек[53]. Для того, чтобы случайно не спутать одежду после стирки, о. Понтий велел к каждому платью пришить номерок[54]. Мужчины носили рубашку навыпуск, похожую на косоворотку, подпоясанную широким кушаком, а брюки заправлялись в сапоги. Пиджаков, галстуков и свитеров не носили[55].

Округа отнеслась с непониманием к «чудачеству» сестер Корецких. Соседи перестали кланяться и называли сестер ненормальными. Долго не принимала новых порядков в имении и Анастасия Дементьевна. Спустя несколько месяцев после того, как о. Понтий приехал в Михново, вдова Корецкая стала выражать протест, по поводу того, что ее дочери повернули на новый путь жизни. Она обвинила священника в том, что тот отнимает у нее дочерей и разоряет семейную жизнь. По настоянию вдовы Корецкой увещевать сестер в имение приезжал владыка Елевферий. Однако, увидев решимость последних не возвращаться к прежней суетной жизни, владыка уехал и не стал запрещать о. Понтию служить. Наоборот, 29 сентября 1922 г. назначил его служить там постоянно[56]. 17 Февраля 1922 года о. Понтий был назначен настоятелем Побеньской Николаевской церкви Виленского уезда[57], где служил потом, совмещая с Михновским приходом, с небольшими перерывами почти до самой смерти. По всей видимости, в этот момент сестрам удалось примириться с матерью, так как в ходатайстве о назначении иерея Понтия Рупышева в Меречь-Михновский стоит ее фамилия и подпись[58]. 24 января 1923 года о. Понтий Рупышев был назначен настоятелем Кердеево-Ильинской церкви с правом проживания в имении Меречь-Михновском[59].

В 1924 г. Анастасия Дементьевна уехала в Иерусалим в паломничество. В это время на о. Понтия не переставали воздвигать сплетни. В округе Михново в шутку называли «Понтиевским приходом». Среди Виленского духовенства находились такие, которым о. Понтий тоже сильно не нравился, и делались попытки удалить его из поместья. Однако новый владыка Феодосий (Феодосиев) лично побывал в имении, убедился в полной несостоятельности сплетен и больше на доносы не реагировал[60].

Не нравилась Михновская община и польским властям, которые также пытались найти причину удалить о. Понтия оттуда. В доносах писали, что в Меречь-Михновском действует тайный монастырь. Проводились следствия, в ходе которых, однако, выяснялось, что никакого монастыря в имении нет, а просто живут и трудятся по взаимному согласию люди православного вероисповедания, большой дружной семьей. В воспоминаниях Б.А. Петухова есть такой эпизод: «Еще вспоминается одна история еще со времен Польши.  Враги Михнова (кое-кому не нравилось появление очага Православия в наших местах) подали жалобу польским властям, что в Михнове морят людей голодом, вносят раздор в их семейную жизнь и т.п.  Даже   приезжал помощник уездного врача доктор Шолкович. Он обратился ко мне с вопросом: «Скажите, пожалуйста, коллега, чем объяснить то огромное влияние, которое имеет о. Понтий на сестёр Корецких и всех обитателей Михнова.  Не обладает ли он силой внушения, даром гипнотизера, подчиняющего себе волю других?»  Я ответил: «По моему мнению, обаяние его личности вытекает из его огромной, беспредельной   веры   в Господа    Бога, его желания   служить   Ему, его безграничной преданности учению   Христа. Он призывает к соблюдению двух основных заповедей Иисуса Христа: любите и чтите Господа Бога своего и любите ближнего своего, как самого себя. Отсюда уже вытекают все его требования к поведению людей, желающих жить согласно его указаниям». Поданная властям жалоба осталась   без последствий»[61].

9 июня 1926 года ко дню Пасхи о. Понтий был награжден Синодом Польской Церкви наперсным крестом[62]. В том же году он подал донесение  архиепископу Феодосию, в котором просил, в ввиду недоразумений в церковной жизни, связанных с введением нового стиля в Польской церкви, держатся старого[63]. На это прошение последовал положительный ответ консистории[64]. В том же году на участке Гай, принадлежавшем Варваре Николаевне, была закончена постройка жилых и хозяйственных помещений. Варвара Николаевна окончательно переселилась на свой участок и, когда вдова Корецкая вернулась к тому времени из Иерусалима, то обнаружила в имении налаженную общинную жизнь со старшими сестрами, своими дочерями, во главе. Как уже упоминалось выше, новый образ жизни своих детей вдова Корецкая не одобряла, однако препятствий им в этом не чинила. На своем участке она вела прежнюю светскую жизнь, принимала гостей, в ее половине дома нередко раздавалась музыка. В то же самое время, на другой половине дома жили люди совершенно иных взглядов, ведущие строгую, постническую жизнь[65].

По воспоминаниям самих сестер, еще одной причиной разногласий между ними и Анастасией Дементьевной стала проблема церковной автокефалии на территории современной им Польши. Когда в Варшаве была создана автокефальная Церковь, весь Виленский край перешел в ее юрисдикцию. О. Понтий вместе с сестрами Корецкими тоже вошел в Польскую Церковь. Появление автокефальной Церкви он считал необходимостью, вызванной обстоятельствами времени и не мешающей жить благочестиво согласно уставу Церкви. Никогда не вмешивающийся в политику, по поводу автокефалии он так писал своему духовному чаду: «Что же касается автокефалии, то это вопрос не существенный для нашего спасения, не касающийся веры и благочестия. Конечно, вопрос о положении нашей иерархии рано или поздно будет разрешен на всероссийском поместном Соборе <>. Нам же достаточно знать, что такое положение не нарушает для нас состояния веры и благочестия, которых нам и нужно всемерно держаться для спасения.  Поэтому и рукоположение от нашей иерархии низводит на рукополагаемого благодать священства <>. Всякое же отделение верующих от Православной Церкви в Польше, в ней проживающих, раздирает её Тело и приносит скорби, а потому не угодно Богу, так как у Него Любовь выше всего и ею мы должны объединяться в единой общей жизни во Христе»[66]. В его дневнике есть также такая запись: «Церковная автокефалия, как приспособление церковных границ к политическим, подобно выборному началу в Церкви, есть снисхождение к немощи человеческой, согласование жизни Святой Церкви с условиями и обстоятельствами, вызываемыми этими немощами»[67]. Таким образом, вопрос о принадлежности к Польской автокефальной Церкви был решен о. Понтием и его духовными чадами положительно[68]. Иного мнения держалась А.Д. Корецкая, которая автокефалию не признала, считая своим архиепископом владыку Елевферия (Богоявленского), который в это время находился в Ковно и с которым она состояла в переписке.

     На почве непризнания автокефальной церкви в 1927 году в Меречь-Михновском произошел инцидент. В имение, по приглашению Анастасии Дементьевны, прибыл запрещенный Польской Церковью священник Лука Голод, с намерением совершить богослужение на второй день Пасхи, о чем архиепископу Феодосию сообщил в рапорте Виленско-Трокский благочинный. Последовал указ архиерея о. Понтию не допустить Луке Голоду занять храм[69]. Через месяц о. Понтий подал отчет владыке, в котором сообщил, что А.Д. Корецкая требует отдать ей богослужебные сосуды, хранящиеся в церкви, а Лука Голод служит в усыпальнице, расположенной в подвале храма. В срочном порядке консистория поручила благочинному исследовать конфликт в Меречь-Михновском[70].

На следующий день от имени благочинного был подан рапорт, в котором среди прочего указывалось, что помимо собственных богослужебных предметов, на которые претендовала Анастасия Дементьевна, в храме также хранится имущество бывшей церкви Кердеевской и Шумской, по описи, хранящейся у нее же. Сообщалось, что священник Понтий Рупышев назначен епархиальной властью с согласия делегата Польского правительства. Прихожанами храма состоят дочери Анастасии Дементьевны с родственниками, 5 детей взятые на воспитание и «шестнадцать девиц ищущих спасения», которые трудятся на полях. Жизнь строгая и простая как в монастыре, под руководством о. Рупышева[71]. В докладе отмечалось, что богослужебная часть в Меречь-Михновской церкви построена хорошо, священник служит несколько раз в неделю, имеет отдельный дом и получает полное содержание от сестер Корецких. На расстоянии 10 километров находится Побеньская церковь, в которой также служит о. Понтий, и за которую все налоги платят господа Корецкие. В отношении самой А.Д. Корецкой указывалось, что правящей иерархии Православной Церкви в Польше она не признает, а священника Голода содержит как своего духовника в имении вместе с его семьей. Совершает службы он только в усыпальнице храма[72].

Таким образом, имение разделилось на две стороны, с различным взглядом на каноническую власть и претензиями на церковное имущество.  Благочинный порекомендовал о. Понтия оставить в Меречь-Михновском по желанию самих прихожан, для богослужения и пастырского попечения, а Побеньскую церковь чем можно скорей отремонтировать и назначить туда нового священника. Имущественный вопроса предлагалось оставить на усмотрение епархиальной власти[73].

Спустя еще неделю последовало донесение о. Понтия, в котором он писал, что госпожа Корецкая велела дочерям не позволять ему больше служить в церкви, на что он не возвратил ей ключа от храма, заявив, что богослужебные предметы принадлежат автокефальной Церкви. О. Понтий просил епархиальное руководство разрешить ему и впредь служить в церкви или же, если не окажется возможности, в домике, находящемся в его распоряжении[74]. Как оказалось впоследствии, в церкви, помимо собственной утвари, находилось имущество сгоревшей Кердеевской и упраздненной Шумской церквей, а также снесенной в Вильно Георгиевской часовни. Также там находились вещи из домовой церкви г-на Максимова в имении «Вилькишки», которые были спасены от немцев г-жой Корецкой. Имущество   Кердеевской, Шумской и Виленской часовни было передано Корецкой на сохранение епархиальным начальством.

Епархиальная власть, пытаясь разрешить конфликт, 16 августа 1927 года предписала о. Понтию переехать из Михнова в Побень и жить там при храме, мотивируя, что он назначен к приходской, а не к домовой церкви. Туда же полагалось собрать все имущество упраздненных церквей, хранящееся в Меречь-Михновском[75]. Однако вскоре, по поручению архиепископа. Феодосия, консистории пришлось пересмотреть этот указ, поскольку дочери Корецкой и семья Шафаловичей подали прошение, в котором обжаловали решение консистории и просили оставить о. Понтия в имении, ссылаясь на указ Епархиального Совета, в котором он назначался настоятелем именно домовой церкви в Меречь-Михновском[76].  В прошении также указывалось на невозможность жить священнику в Побеньском приходе, по причине сдачи в аренду причтовых помещений прихода. Касательно испорченных отношений с матерью, Корецкие подчеркивали, что в сложившейся ситуации о. Понтий в точности исполнял волю епархиальной власти, не допуская к служению лишенного Польской Церковью сана Луку Голода и не давая ему в распоряжение церковной утвари, что вызвало отрицательную реакцию последнего и А.Д. Корецкой[77]. Путь к компромиссу в этом положении виделся Корецкими невозможным: «Требование Виленской Духовной консистории о налаживании этих отношений равносильно требованию признать бывшего священника Луку Голода и иерархию, представителем которой он является, допустив его к совершению богослужений и выдав необходимую для сего утварь, — ибо это единый путь к умиротворению»[78]. Они указывали также, что требования консистории собрать имущество упраздненных храмов являются неисполнимыми в ввиду насильственного закрытия храма Корецкой, а сама консистория не обладает полнотой сведений относительно сложившейся ситуации. Корецкие посчитали своим долгом разъяснить архиепископу Феодосию, что будучи назначен настоятелем в нищий Побеньский приход, о.Понтий, за свой счет обслуживал приход и решал все земельные и имущественные вопросы, оплачивая судебные издержки и не получая ничего взамен. Все денежные взносы в Синодальную Канцелярию по благочинию и по епархии также вносились им исправно. Относительно же переноса хранимого имущества упраздненных церквей, Корецкие спрашивали, имеет ли епархиальная власть нравственное право требовать переноса его в Побеньский приход, где прихожане не желают даже вставить стекла в алтаре храма, тогда как само имущество было спасено от осквернения и поругания без какой-либо помощи самой епархиальной власти. «Из Георгиевской Виленской часовни были перевезены нами иконы во время большевиков. Католики из большевиков, разоряя часовню, выкидывали образа на улицу, они осквернялись собаками и хулиганами и вывезены нами среди насмешек и ругательств из центра города на тачках собственными руками», — писали Корецие, подчеркивая, что в настоящее время отремонтированное, заботливо хранимое, церковное имущество находится в подобающем храму состоянии и утешает приходящих в храм верующих[79]. Обращая внимание на то, что с о. Понтием связана их настоящая жизнь и он является их духовным руководителем, а также других многочисленных лиц, Корецкие просили отменить указ консистории, не обладавшей всей полнотой данных при издании его, о переводе священника в другой приход[80].

В конце концов, резолюцией архиепископа Феодосия о. Понтий был оставлен в имении Меречь-Михновский, с совершением богослуженией в Побеньском приходе. Имущество разрушенных церквей оставленно там же, как служащим для удовлетворения нужд большого числа православных христиан как месте надежном и бережно охраняемом, стараниями сестер Корецких и Марии Николаевны Шафалович[81].

В мае 1931 года ко дню Пасхи, митрополитом Дионисием (Валединским), священник Понтий Рупышев был удостоен сана протоиерея[82]. В том же году Епархиальная власть удовлетворила просьбу о. Понтия, по причине слабого здоровья, освободить его от должности настоятеля Побеньской церкви, с разрешением служить в имении Меречь-Михново[83].

К этому времени о. Понтий Рупышев стал известен далеко за пределами епархии. Слухи о его прозорливости, о молитвенной силе привлекали верующих едва ли не со всей православной Польши. По молитвам о. Понтия люди получали исцеления от тяжелых болезней, в том числе и рака[84]. Сам михновский пастырь считал, что самые главные болезни находятся в душе и стремился направить человека к правильному пониманию ниспосылаемых свыше скорбей и болезней, к видению в них промыслительного попечения Бога о спасении человека. Главной задачей о. Понтий полагал приобщение души страждущего к таинственной и благодатной Церковной жизни, что, по его мнению, было более важным, чем телесное исцеление. «Цель всякой скорби и болезни – выжечь, вытравить из нашей души грех. Бывает такая греховность, при которой это очищение от нее продолжается до смерти верующего. Например, преподобный Пимен Многоболезненный Киево-Печерский. Поэтому не нужно смущаться, если такие скорбящие, причащаясь часто Святых Таин Христовых, не выздоравливают, как это имело место около о. Иоанна Кронштадтского, Животворность их (Таин) в том и заключается, что они укрепляют скорбящих, особенно болящих, в несении очистительных скорбей, которых они иначе не вынесли бы. А при них они несут их с надеждой вечной жизни и блаженства»[85]. Поэтому не всегда о. Понтий молился об исцелении больных. Однажды на вопрос духовной дочери, почему о. Понтий не исцеляет всех приходящих к нему, тот ответил: «разве можно теперешних больных исцелять? Для чего им нужно здоровье? Для своих страстей. Их исцелишь, а как они будут жить! Вот и можно только того исцелять, кто, получив здоровье, станет жить Господом, а не служить своим страстям. А исцелять всех, то только принесешь вред их душам, да и сам понесешь ответ перед Богом»[86].

Душу верующего о. Понтий читал как раскрытую книгу, выводя ее из самых запутанных состояний, искусно применяя нужное лекарство. Однажды он несколько дней не допускал к исповеди Олю Шиман, которая убежала из дома против воли родителей в Михново. В расстройстве, что о. Понтий ее не хочет принимать ее исповедь, она подумала, что, видимо, является великой грешницей. На следующий день о. Понтий сам вышел на солею и спросил: «а где эта «великая грешница?»[87]. Когда в Михново приехала группа сектантов, желавшая поговорить с о. Понтием, тот, приняв их в доме, выслушал проповедь самого главного из них, нисколько не возражая. Сектант проповедовал свое учение о судьбах мира, о заблуждении людей, о том, что на нем почил дух апостола Павла. О. Понтий в это время сидел молча, опустив голову, лишь изредка поглядывая на говорившего. Когда сектант умолк о. Понтий сказал тихо с улыбкой: «хороший ты человек, брат Павел (его действительно звали также как апостола), но во многом ты заблуждаешься». И, мягко, не затрагивая убеждений, рассказал ему все плохие поступки в его жизни, всю неправоту по отношению к своей семье, на неправильность его «подвига». Ошеломленный сектант, понимая, что вся его жизнь, его душа, открыты михновскому пастырю, заявил, что видит перед собой Иоанна Предтечу и хотел поклониться в ноги. «Ну вот, что ты выдумал», — сказал о. Понтий и ушел служить в храм[88]. «Это не легко видеть грехи и всю мерзость в человеке и относиться к нему по любви. Это очень тяжело, это крест, а не счастье иметь этот дар», — сказал однажды Батюшка своей духовной дочери Варваре Николаевне, когда та однажды вслух удивилась  такой необычайной способности  видеть душу человека[89].

По воспоминаниям близких о. Понтию людей, он обладал даром предвидения. В 1922 году он предсказал разрушение Польского государства, которое произошло через 17 лет[90]. Многим сестрам общины он открывал судьбу, которая впоследствии в точности сбывалась[91]. Известно его предостережение, которое он не раз повторял сестрам, чтобы после его смерти община ни в коем случае не становилась монастырем, сохраняя первоначальный устав. Как показало время, такое решение много раз спасало михновцев от неминуемого уничтожения уже во времена советского режима. Несмотря на активную религиозную жизнь в общине, власти просто не нашли формальных причин разогнать верующих, добровольно живущих вместе.

О. Понтий вел обширную переписку с духовными чадами за пределами епархии и даже Польши[92]. Каждый год он отлучался из общины и ездил служить в те приходы, в которые его приглашали тамошние прихожане. Толпы народа собирались встречать его уже на вокзале. Так описывает эти встречи Варвара Николаевна: «Когда поезд подходил, жутко было смотреть на эту волнующуюся толпу, которая с напряжением ждала выхода Батюшки из вагона, и при виде его толпа бросалась к нему, теряя самообладание и сметая всё на своем пути.  Каждый хотел скорее получить благословение, но это было немыслимо в такой давке, о. Понтия хватали за рясу, целовали её, кричали и плакали. Если бы не охрана из мужчин, то и самого бы Батюшку могли растоптать. Батюшка с трудом пробирался через толпу к подводе и, сидя на повозке, иногда благословлял народ. Когда он ехал, по пути его встречали с любовью и радостью: делали арки из зелени, в деревнях ставили столы около своих домов с хлебом и солью, встречали его толпами, становились на колени. Если было время, о. Понтий останавливался и благословлял народ, — каждого по отдельности, но это бывало редко. Приходилось проезжать быстро, без остановки, так как нужно было спешить, и обычно он благословлял всех встречающихся общим благословением, делая исключения только для больных. Иногда о. Понтий по просьбам верующих заходил в их дома. Это счастье выпадало немногим, и радость их была велика. Они от счастья не знали, как встретить Батюшку, выстилали всю дорогу через свой двор дорожками цветной тканины или белого полотна, которые тянулись к дому до самого почётного угла под иконами, куда и просили его присесть»[93].

Встречи о. Понтия напоминали приемы протоиерея Иоанна Кронштадского. Благословение у него старались взять даже католики, а евреи встречали хлебом-солью, восклицая, что Бог любит и слышит о. Понтия[94]. Во время богослужения в храме собиралось до семисот человек, многие из которых специально приходили за несколько сот верст увидеть батюшку. Верующие в храме стояли так плотно, что нельзя было поднять руку для крестного знамения и нескольким мужчинам приходилось сдерживать давку. По воспоминанием очевидцев, сила молитв о. Понтия ощущалась всеми присутствующими словно одним сердцем. Несмотря на тихий и слабый голос священника, он был слышим всеми в храме благодаря поразительно четкой дикции. Во время Причащения в храме начиналась давка и о. Понтию приходилось молча стоять с Чашей дожидаясь, когда толпа умолкнет. Причащение длилось по часу и дольше. «Принявшего Святые Тайны быстро подхватывали и отталкивали в сторону, чтобы он не задерживался и не мешал другому подходить. Это энергичное и на вид грубое обращение никого не удивляло и никого не обижало.  Все понимали, какая масса причастников, и, что всем надо подойти и не задерживать и без того усталого Батюшку. Верующие подходили к Чаше сами усталые, все мокрые насквозь от жары и давки: пот градом лился, но лица были радостные и счастливые, что они принимают Святые Тайны из рук дорогого им пастыря. Некоторые от счастья, что так близко его видят, теряли всякое соображение, смотрят на него и рта не раскрывают, приходилось таких трясти за плечо и кричать на ухо, чтобы открыли рот.  Так продолжалось час, а иногда и больше. Причастив взрослых, Батюшка в последние годы часто отдавал Чашу приходскому священнику для преподавания Крови Христовой детям. Это было большое огорчение для матерей, но силы его уже не выдерживали, так как ещё впереди предстояло всем дать поцеловать крест и всех благословить. И всё это он делал с большим терпением и любовью, и тени раздражения никто не видал на усталом лице, а, наоборот, лицо ласковое, но грустное и скорбное; он болел душой и сердцем за верующих, которые жаждали благочестия, но не имели истинного руководства и погрязали в своих грехах, и знал, что их ожидают великие скорби»[95].

После богослужений о. Понтия обычно принимали в доме, куда также собирались желающие с ним поговорить. Беседы длились иногда даже до двух часов ночи и не все успевали задать свой вопрос. Верующие с трудом отпускали священника, удерживая его повозку, приходилось упрашивать и отрывать плачущих женщин, чтобы не опоздать на поезд. К поездкам о. Понтий очень тщательно готовился. За неделю он налагал на себя пост вместе с общиной. Непосредственно перед отъездом служился молебен, а после отъезда община продолжала поститься еще неделю в ожидании возвращения своего пастыря. В помощь себе отец Понтий брал старших сестер[96]. Посещал приходы в Бакштах, Косуте, Княгинине, Куренце, Речках, Нарочи, Вилейке и др.

Виленская духовная консистория к миссионерским поездкам о. Понтия относилась отрицательно. В 1931 году к ней письменно обратился председатель Пружанского Районного Миссионерского Комитета о. Феодор Дмитриюк с просьбой сообщении ему сведений о личности о. Понтия Рупышева, имя которого стало часто упоминаться в Пружанском районе, и к которому «часто совершаются паломничества». В ответ была издана резолюция, в которой о. Понтию запрещалось выезжать с миссионерскими поездками за пределы епархии, и предписано неопустительно совершать богослужения в приходской Побеньской церкви. О. Феодору Дмитриюку было положено сообщить, что: «Виленской Епархиальной власти о. прот. П. Рупышев не известен как «великий прозорливец» и что ему Епархиальной властью никогда не было даваемо право выезда за пределы Епархии для совершения богослужений».[97] Учитывая, что приезды о. Понтия собирали больше людей, нежели архиерейские службы, такую позицию консистории можно, по крайней мере, понять. Однако полностью запретить миссионерские поездки ей все же не удалось. Во первых, поток прошений был огромный и отказать всем о. Понтий просто не мог. Во вторых, сам владыка Феодосий не стал запрещать о. Понтию выезды, одобрив, таким образом, его служение[98].

В 1932 году, по просьбе благочинного протоиерея Иосифа Дзичковского, о. Понтий был возвращен на Побеньский приход. Благочинный отметил в докладе архиепископу Феодосию, что бедный приход содержания не имеет и все псаломщики бегут оттуда. Кандидат к рукоположению не является, да и подходящего человека нет, так как требуется одинокий и благонадежный, каких мало[99]. Была предложена кандидатура о. Понтия, которую и утвердила консистория (7 декабря 1932г.)[100].  Однако уже 15 сентября 1933 г. о. Понтий опять был освобожден от заведованием приходом, на его место был назначен другой священник[101].

В 1934 году в имении поселился священник Павел Томашевский, духовный сын о. Понтия, который стал ему помогать, совершая службы по будним дням. В это время о. Понтий сильно заболел воспалением легких. По всем признакам он должен был скоро умереть, и вся община наложила на себя пост и молилась за своего духовника. Молитвы совершались также и во всех приходах, где служил о. Понтий. Сам он почти неделю не вкушал пищи, принимая лишь Святые Тайны. К радости всех сестер он поправился, однако болезнь сильно изменила его. Он реже стал принимать сестер, весь ушел в молитву и постоянно пребывал в домике, словно в затворе. Чуть позднее, несмотря на болезненное состояние, он продолжил выезжать на приходы. На все протесты и убеждения сестер не ездить отвечал: «Не могу оставить народ, на то нет еще указания от Бога»[102].

В 1937 году о. Понтий опять сильно заболел, однако еще не слег. Сестры, чувствуя грядущую разлуку сильно унывали. О. Понтий сам говорил, что скоро умрет, однако улыбался, утешая сестер: «Глупые, чего вы плачете? Я вам буду больше тогда помогать, чем при жизни теперь»[103].

В декабре 1938 года в общине случилась эпидемия гриппа. О. Понтий несмотря на сильные недомогания продолжал служить, однако 2 января тоже слег с высокой температурой. Последние дни перед смертью он не принимал никакой пищи, ежедневно причащаясь Святых Тайн. 10 января 1939 года (по старому стилю) протоиерей Понтий Рупышев отошел ко Господу[104].


[1]       Marcinkevičius A. Lietuvos Stačiatikių Bažnyčia, 1918-1939 m. Vilnius: Vaga, 2003. P. 57.

[2]       Прошение приходского Совета г. Ново-Александровска Спасо-Преображенской общины. // ЛГИА Ф.605. Оп. 13. Д. 246. Л. 3.

[3]       Там же. Л. 3об.

[4]     Письмо Ковенского благочинного прот.  Евстафия Калисского. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 103.

[5]       Резолюция Владыки Елевферия. // ЛГИА Ф.605. Оп. 13. Д. 246. Л. 4.

[6]       Там же. Л. 7.

[7]        Из беседы с Н.А. Скворцовой…

[8]       Резолюция № 334. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 15.

[9]       Извещение Литовского Епархиального Совета. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 22об.

[10] Донесение Преосвященнейшему Елевферию священника Понтия Рупышева от 03.03.1921. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 105.

[11]  См.: донесения Преосвященнейшему Елевферию священника Понтия Рупышева. // ЛГИА Ф. 1004. Оп.  1. Д. 33. Л. 100-109об.

[12]     Там же. Л. 105-108об.

[13]   Протокол общего приходского собрания Дукштанской Православной церкви. // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 33. Л. 50.

[14]     Донесение Преосвященнейшему Елевферию… // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 33. Л. 105-108об.

[15]     Там же. Л. 108.

[16]     Не оставлю вас сиротами… С. 63.

[17]     В окрестностях Высокого Двора с о. Понтием произошел курьезный случай. В день посещения прихода местные евреи праздновали праздник Кущей. Увидев православного священника, они подошли к нему и образовали своеобразный кортеж, следовавший за ним по пятам. «Пройдя около половины местечка, я обратил их внимание на неудобное мое от этого положение, на что получил от них ответ, что они уже пять лет не видали священника». Донесение Преосвященнейшему Елевферию… // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 33. Л. 106об.

[18]    Донесение настоятеля Новосветской Александро-Невской церкви свящ. Понтия Рупышева. // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 33. Л. 100об.

[19]     Рапорт №121 Ковенского благочинного прот. Е. Калисского. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 1.

[20]     Донесение настоятеля…  Л. 100об.

[21] Донесение Преосвященнейшему Елевферию священника Понтия Рупышева от 07.03.1921. // ЛГИА Ф.  605. Оп. 13. Д. 246. Л. 100-102.

[22]   Журнал №22 Заседания Литовского Епархиального Совета 23 апреля (5мая) 1921 г. // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 38. Л. 48об.

[23]     Резолюция архиепископа Елевферия № 134. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 18.

[24]     Письмо Литовского Епархиального Совета Виленскому благочинному о. В. Беляеву. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 26.

[25] Упоминания о покупке имения Меречь-Михновский дворянами Корецкими относятся к 1840 году: «Надворный советник и кавалер, чиновник по особым поручениям при Виленском генерал- губернаторе Иосиф Иванович Корецкий и жена его Юлия Игнатьевна Корецкая купили в 1840 году у отставного генерал майора Людвига Ивановича Пинабеля имение Меречь-Михновский <>, состоящее из земель и крестьян со строениями и прочими принадлежностями, приобретенными им, Пинабелем, от бывшего шляхетского, т.е. дворянского депутата Антония Малевского по купчей крепости от 3 марта 1832 года, по которой Антоний Малевский уступил генерал майору Пинабелю в вечное пользование потомственное владение имение Меречь-Михновский, купленное им, Малевским, от подчашево бывшего великого княжества Литовского Игнатия Пилсудского по купчей крепости от 1 мая 1823 года. В состав проданного имения входили также урочища Мелишки и Голяндрия, состоящие из 4 уволок, 12 моргов и 10 прентов».   Воспоминания Б. А. Петухова. //  личный архив Шальчюнаса А.

[26]         Воспоминания Б.А. Петухова...

[27]     В своем дневнике Елена Николаевна Корецкая так описывала свое путешествие в Оптину в 1915 году:  «Понедельник. 16 февраля. 1915 год. Мы все в Оптиной Пустыне. Восемь человек. Мама, Маруся с Ирой и няней, Варя, Туся, тётя Наташа и я. <> Почти каждый день хожу к отцу Нектарию. Каждый раз он рассказывает что-нибудь новое и так интересно и картинно! Рассказывал про то, как судьба человека зависит от его самого. Наполеон перед переправой реки поехал сам посмотреть брод, свита за ним. Вдруг лошадь его упала. Наполеон поднялся с земли весь бледный и объявил, что это плохое предзнаменование. Это было в двенадцатом году. Другой император, перейдя реку на вражескую территорию, тоже упал с распростертыми руками и признал это за хорошее предзнаменование — и победил!».  Из воспоминаний Елены Николаевны Корецкой. // Личный архив Шальчюнаса А.

[28]     Там же.

[29]     На стене храма укреплена дощечка с надписью: «Храм сей во имя Царицы нашей небесной «утешительницы всех скорбящих и Спорительницы хлебов» воздвигается на сбережения от 50-ти летних трудов и бережливости покоющегося здесь Николая Иосифовича Корецкого. Если ты, брат  или сестра, зайдя в храм сей, в молитве найдешь утешение своим скорбям и получишь мир и радость изстрадавшейся душе своей, помолись о упокоении души раба Божия Николая и Анастасии, Татьяны и Елены. 1915 год.». Воспоминания Б.А. Петухова...

[30]     Воспоминания Б. А. Петухова…

[31]         Не оставлю вас сиротами… С. 18.

[32]         Воспоминания Б. А. Петухова…

[33]         Požiūris, LRT. 24.05.2008. // URL: http://www.lrt.lt/mediateka/irasas/16211. (дата обращения 13.05.2014).

[34]     Прошение архиепископу Елевферию А. Д., В. Н., А. Н., Корецких и В. П., М. Н. Шафалович. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 25-25об.

[35]     Там же.

[36]     Донесение архиепископу Елевферию настоятеля Александро-Невской Новосветской церкви г. Вильно свящ. Рупышева. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 23.

[37]     Прошение настоятеля Виленской Михайло-Константиновской церкви свящ. Иоанна Левицкого. // ЛГИА Ф. 1004. Оп. 1. Д. 100. Л. 8.

[38]     Сестра о. Понтия жила в Литве. Прим. автора.

[39]     Резолюция № 937. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 25.

[40]         Не оставлю вас сиротами… С. 20.

[41]     Не оставлю вас сиротами… С. 20.

[42]     Там же. С. 147.

[43]         Там же. С. 21.

[44]     Не оставлю вас сиротами… С. 21.

[45]     Воспоминания Б. А. Петухова…

[46]     Духовный дневник прот. Понтия Рупышева. // Личный архив Шальчюнаса А.

[47]     Не оставлю вас сиротами… С. 28.

[48]      Духовный дневник…

[49]     Не оставлю вас сиротами… С. 28.

[50]     Не оставлю вас сиротами… C. 22.

[51]     Воспоминания Б.А. Петухова…

[52]     Не оставлю вас сиротами… C. 22.

[53]     Антонова Н.  (Шафалович-Корецкая) Имение Михново и его обитатели.  // Эхо Литвы № 62, 1994 г.

[54]     Воспоминания насельников общины…

[55]     Там же.

[56]     Не оставлю вас сиротами… C. 19.

[57]    Резолюция архиепископа Виленского и Литовского Елевферия. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 18.

[58]     Прошение архиепископу Елевферию А.Д., В.Н., А.Н., Корецких и В.П., М.Н. Шафалович. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 25-25об.

[59]     Указ № 37/598 Виленской Православной Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 35.

[60]     Не оставлю вас сиротами»… С. 19.

[61]     Воспоминания Б.А. Петухова… 

[62]     Указ № 1950 Виленской Православной Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 39.

[63]     Донесение П. Рупышева, свящ. Кердеево-Побеньского прихода, Виленско-Трокского благочиния. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 40об.

[64]     Письмо Виленской консистории свящ. Кердеево-Побенского прихода о. Понтию Рупышеву. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 41.

[65]     Воспоминания Б.А. Петухова...

[66]     Не оставлю вас сиротами… С. 122.

[67]     Там же. С. 120.

[68]    Подобную точку зрения через четверть века выскажет Сан-Франциский святитель Иоанн (Максимович): «Я каждый день на проскомидии поминаю Патриарха Алексия. Он Патриарх. И наша молитва всё-таки остается. В силу обстоятельств мы оказались отрезаны, но литургически мы едины. Русская Церковь, как и вся Православная Церковь, соединена евхаристически, и мы с ней и в ней. А административно нам приходится, ради нашей паствы и ради известных принципов, идти этим путем, но это нисколько не нарушает таинственного единства всей Церкви». См.: Русская Зарубежная Церковь: страницы истории. // URL: http://www.tserkov.info/tio/?ID=4372. (дата обращения 02.05.2014).

[69]     Рапорт благочинного прот. В. Беляева. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 42.

[70]     Указ № 1900 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 45.

[71]     Рапорт Виленско-Трокского благочинного прот. В. Беляева в Виленскую Духовную консисторию. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 49.

[72]      Там же. Л. 49об.

[73]     Там же. Л. 50.

[74]     Донесение священника Понтия Рупышева. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 46-46об.

[75]     Указ № 2963 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 58.

[76]     Прошение помещиков А.Н. и В.Н. Корецких, М.Н. и В.П. Шафалович. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 59.

[77]      Б.А. Петухов писал, что некоторое время свящ. Лука Голод жил в имении и даже трудился на участке А.Д. Корецкой, однако тяжелый физический труд по ведению сельского хозяйства скоро надоел ему и вместе с семьей он уехал из Меречь-Михновского. Воспоминания Б.А. Петухова…

[78]     Прошение помещиков А.Н. и В.Н. Корецких, М.Н. и В.П. Шафалович. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л 60.

[79]   Александро-Невская часовня на Георгиевской площади (теперь пл. В. Кудиркос), построенная на общественные пожертвования, была освящена 30 августа 1865 г. и задумывалась как памятник усмирения Польского восстания 1863г. Нарядную восьмигранную часовню в византийском стиле с балюстрадой из красного шведского гранита уничтожили в 1918 г. местные жители. Часть убранства и иконы, написанные на цинковых листах и вулканической лаве Везувия петербургским художником Васильевым В.В., спасли и сохранили в Михновской церкви (где они находятся по сей день -прим. автора) помещики Корецкие. Арефьева. И., Шлевис Г. Примите меня в свою любовь… -Вильнюс: SAVO, 2008. С. 38.

[80]     Прошение помещиков А.Н. и В.Н. Корецких, М.Н. и В.П. Шафаловича. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 60-60об.

[81]     Письмо Виленской-Духовной консистории Виленско-Трокскому благочинному прот. В. Беляеву. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 64.

[82]     Указ № 2095 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 67.

[83]     Указ № 5329 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 72.

[84]       Не оставлю вас сиротами… С. 144.

[85]       Там же. С. 41.

[86]       Воспоминания В.Н. Корецкой. // личный архив Шальчюнаса А.

[87]       Воспоминания Б.А. Петухова…

[88]       Воспоминания В.Н. Корецкой…

[89]       Там же.

[90]       Там же.

[91]       Ольге Корсак о. Понтий предсказал замужнюю жизнь и последующие события, когда ей было только 13 лет. «Оле надо замуж идти»,- сказал о. Понтий, — «ну, ничего, она потом придет ко мне». Прожив в общине несколько лет, она, затем уехала, вышла замуж, жила с семьей в Белоруссии, а когда выросли и женились дети, в начале 2000-х, вернулась в Михново. 17.05.2014 Ольга Корсак отошла ко Господу. (прим. автора).

[92]     Не оставлю вас сиротами… С. 22.

[93]     Там же. С. 24.

[94]     Там же. С. 25.

[95]     Там же. С. 26.

[96]     Там же. С. 27.

[97]     Указ № 4521 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 69об.

[98]     Не оставлю сиротами… С. 27.

[99]     Виленского благочинного всепочтительнейший рапорт. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 76-76об.

[100]   Указ № 5663 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 80.

[101]   Указ № 3722 Виленской Духовной Консистории. // ЛГИА Ф. 605. Оп. 13. Д. 246. Л. 81.

[102]   Не оставлю вас сиротами… С. 29.

[103]   Там же. С. 30.

[104]   Там же. С. 31.