Жизнь и служение протоиерея Понтия Рупышева в России

Введение

Внимание к русской церковной эмиграции в исторической науке всегда уделялось немалое, однако долгое время, в силу своей специфики, для ученых в Советском Союзе тема была практически под запретом. Основной массив документальных публикаций выходил за рубежом, в то время как отечественные исследователи, будучи ограничены в доступе к архивам и находясь под строгим идеологическим контролем, не могли объективно освещать тему. С падением коммунистической идеологии в России, открытием архивов, переоценкой официальных подходов с начала 1990-х гг., ученые получили возможность более подробно изучать архивное наследие, что качественно отразилось на объективности исторических исследований^[1].

В ходе гражданской войны 1918-1920 гг. Россию покинуло около 2 миллионов человек, среди которых было немало священнослужителей. Эти люди, очутившись на чужбине, смогли не только приспособиться к новым условиям существования, но и повлиять на жизнь общества приютивших их стран. Как отмечает проф. М.В. Шкаровский: «Российские эмигранты смогли воссоздать за рубежом многие институты и проявления жизни дореволюционной России. Но это не был слепок со старой России, появился новый мир, который теперь принято называть Русским зарубежьем»^[2]. Очаги культурной и религиозной жизни, созданные усилиями эмиграции, дали возможность европейской общественности близко соприкоснуться с Российским духовным наследием.  Именно благодаря стараниям русского духовенства из числа эмигрантов, церковная жизнь в Европе обрела новые формы, получила мощный духовный и интеллектуальный импульс. Духовенство из эмигрантов «было более образовано, активно, креативно, чем местные православные священнослужители и поэтому с начала 1920-х гг. зачастую выступало инициатором многих важных духовных процессов: способствовало возрождению монашества, созданию духовных учебных заведений, развитию богословской науки и т.д.»^[3].  Феномен Русского зарубежья, по словам М. В. Шкаровского, заключался в «служении вечным истинам (в том числе христианству), ознакомлению европейской общественности с российскими вековыми культурными, нравственными и религиозными ценностями»^[4].

Эмиграция из России первой волны 1918-1923 годов совпала с важными геополитическими процессами в Европе. В результате гибели четырех империй в ходе I-ой мировой войны, была восстановлена Речь Посполита. Возрождение Польского государства положило начало территориальным конфликтам с соседними государствами. С 1918 года Виленский край становится предметом политических притязаний со стороны Польши, Советской России и Литовской Республики. В ходе наступления Красной Армии, в июле 1920 года между Литвой и большевиками был подписан договор, согласно которому Виленский край признавался территорией Литовской республики. После контрнаступления Польской армии и ввода войск в Сувалкский край, был подписан мирный договор. Виленский край остался за Литвой, однако уже 9 октября генерал Л. Желиговский оккупировал Вильно и создал на территории края государство, названное Срединной Литвой. В 1922 году Большой Сейм, который состоял на 64 % из поляков (большинство неполяков бойкотировало выборы в Сейм), принял решение присоединить Срединную Литву к Польше, что и было торжественно подтверждено Варшавским Сеймом в том же году в апреле^[5]. В 1923 году 15 марта Франция, Англия, Италия и Япония признали границы Польского государства вместе с оккупированным Виленским краем.

Для восстанавливающейся после войны Виленской епархии территориальный спор за край стал серьезной проблемой, в первую очередь в вопросе канонического управления. Почти на 20 лет, вплоть до начала II Мировой войны, исторически единый православный регион в Северо-Западном крае оказался разделенным на две части между Польшей и Литвой^[6]. После отхода Виленского края Польше за демаркационной линией в Литве находилось около 20000 православных^[7]. На польской стороне, в пределах, соответствующих современному Вильнюсскому краю, оказалось 14 церквей и около 12 тысяч православных верующих^[8]. В 1918 г. владыке Елевферию (Богоявленскому), остававшемуся в Вильно, пришлось назначить в столицу Литовской республики Каунас своего благочинного и управлять через него епархией на территории другого государства, не имея возможности самому напрямую участвовать в делах^[9]. Самого владыку Елевферия Литовское правительство долгое время не хотело признавать за главу Церкви в Литве, не давало ему гражданства и не пускало через границу, опасаясь его связи с Патриархией, находившейся под влиянием большевиков^[10]. В 1923 г. под давлением Польского правительства Польская Церковь объявила автокефалию, признанную Константинопольским Патриархом Григорием VII^[11]. Территория Виленского края вместе с епархиальным центром в Вильно оказалась под управлением епископа Феодосия (Феодосиева), подчинявшегося Польской автокефальной Церкви^[12]. Владыку Елевферия за неприятие идеи автокефалии выслали в Литовскую республику.

Война практически уничтожила приходскую жизнь в епархии. 5 сентября 1915 года немцы оккупировали Вильно. Еще 22 июня в столице было объявлено военное положение, началась эвакуация в Россию государственных учреждений, материальных ценностей и населения. Накануне вступления войск, 4 сентября, город покинул архиепископ Тихон (Беллавин), в Москву была эвакуирована Литовская духовная консистория, епархиальный училищный совет. Во избежание надругательств была вывезена, а затем водружена в Малом соборе Донского монастыря в Москве главная православная святыня Литвы – мощи Св. Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия^[13]. Впоследствии мощи оказались в московском музее антирелигиозной пропаганды, а в 1946 г. были возвращены Церкви и вернулись в Литву, на свое первоначальное место, в Свято-Духов монастырь г. Вильнюса^[14]. Много священников с захваченных немцами районов Литовской епархии были взяты в плен и вывезены в Германию. Разоренные церкви, расхищенное церковное имущество, малолюдные приходы — такое наследство войны наблюдалось почти повсеместно. Приходы остались без пастырского руководства, так как большинство священников уехало в Россию, были погибшие и пропавшие без вести. Назад в Литву вернулась лишь небольшая часть, которым после войны пришлось заново восстанавливать разрушенную приходскую жизнь^[15]. Как раз в послевоенное время общины православных Литвы и Польши пополняли русские эмигранты, бежавшие от большевистских репрессий в России. По подсчетам историка М. И. Раева, в Литве с 1922 по 1937 гг. их могло быть около 5000, хотя точная цифра неизвестна, так как Литва была лишь промежуточным пунктом для большинства эмигрантов из России^[16]. Какое число эмигрантов было в Виленском крае, принадлежавшем Польше, в ввиду отсутствия специальных исследований, сказать сложно.

В поле исследования данной работы находится судьба протоиерея Понтия Рупышева, судового священника Минной дивизии Балтийского флота, который в 1918 году, спасаясь от расправы над ним большевиков в Петрограде, навсегда расставшись с семьей, покинул Россию. Прибыв в Виленскую епархию, он принял активное участие в организации разрушенной приходской жизни в крае, как на территории Польши, так и в Литовской республике. Итогом его пастырской деятельности стало создание в католическом крае, в поместье дворян Корецких, православной общины монашеского типа, в которой, подобно апостольским общинам Древней Церкви, хозяева наравне с бывшими слугами разделили труды по общему хозяйству, давая приют бедным, соблюдая строгий устав согласно Преданию Православной Церкви, под духовным окормлением отца Понтия, ставшего в то время известным своим служением далеко за пределами епархии. Сама община после смерти отца Понтия, пережив войну, а затем и гонения советского атеистического периода, сохранилась по сей день^[17]. Она явилась подлинным очагом духовного возрождения, оказавшим большое влияние на многих верующих не только в Литве, но и в России, Белоруссии и других странах, а для значительного числа клириков Виленской епархии она стала духовной школой и начальной ступенью к пастырскому служению.

Детство. Студенческие годы

 Согласно свидетельству Литовской духовной консистории о записи в метрической книге Ошмянской Богоявленской церкви за 1877 год «…пятого августа рожден, а пятого сентября крещен Понтий»^[18]. Родители ребенка — Штатный смотритель Ошмянского уездного двухклассного училища, Петр Виссарионович Рупышев и законная его жена Александра Даниловна, оба православного вероисповедания^[19]. Крестил младенца настоятель Ошмянской церкви протоиерей Даниил Петровский (отец Александры Даниловны). Крестными родителями стали священник Сушневской церкви Иоанн Концевич и жена протоиерея Петровского Екатерина Ивановна^[20]. Младенец родился семимесячным и был очень слаб, так что родителям пришлось незамедлительно крестить младенца и наречь его выпадавшим на тот день по святцам именем в честь мученика Понтия Римлянина. Необычность имени никого не интересовала, так как все были уверены, что ребенок вскоре умрет. Понтий выжил, хотя и рос впоследствии болезненным ребенком, и часто страдал от головных болей^[21]. Вероятно, запись в метрической книге была сделана несколько позже, так как разделяет день рождения и крещения на целый месяц, что, учитывая обстоятельства спешного совершения Таинства, заставляет усомниться в ее хронологической достоверности, тем более, что в тот день выпадал канун двунадесятого праздника Преображения и священнику могло не хватить времени для соблюдения формальностей, по причине подготовки к богослужению.

Отец мальчика, Петр Виссарионович, служил в сфере образования. Начав учителем приходского училища, к концу службы он был назначен Столоначальником Канцелярии Попечителя Виленского Учебного Округа. В аттестате Учебного Округа записано, что за отличное усердие по службе и особые труды П.В. Рупышев был награжден орденом Станислава III степени (1881) и орденом святой Анны III степени (1889)^[22]. В виду занятости у главы семейства совсем не хватало времени на детей, и после смерти матери (Понтию было тогда всего шесть лет), присматривать за четырьмя сиротами стала тетка, которая, не вникая в тонкости воспитания, секла детей розгами. Чаще всего доставалось именно маленькому Понтию, которого секли в назидание другим детям, и который, будучи тихого нрава, покорно терпел наказания за шалости своих братьев, имевших гордый нрав и не дававших себя бить^[23].

После перевода Петра Виссарионовича в Вильно Понтий с братьями пошел учиться в Виленскую Первую гимназию, которую он закончил в 1895 году^[24]. Учился Понтий хорошо, хотя и с трудом, из-за слабого здоровья. Сверстники частенько обижали его, посмеивались над мальчиком, но тот, обладая кротким характером, терпеливо все переносил. Его внимание было сосредоточено на учебе и церковных богослужениях. Уже в гимназии Понтий дал обещание посвятить свою жизнь Богу и даже изъявил желание уйти в монастырь, но Петр Виссарионович, узнав о таком намерении, отругал сына и запретил бросать учебу.  В гимназии Понтий вел строгий образ жизни, который не изменил и после поступления в Московский университет. Надо сказать, что сокурсники и там посмеивались за глаза над Понтием, однако в его присутствии побаивались неподобающим образом высказаться о Боге^[25].

В Москве Понтий заболел и в феврале 1896 года перенес сложную операцию^[26]. Врачи прогнозировали почти стопроцентный летальный исход, и Понтий поехал прощаться с отцом, который жил тогда в Великом Устюге. К счастью, операция прошла благополучно, но болезнь так истощила силы молодого человека, что ему пришлось написать прошение об увольнении из университета по состоянию здоровья^[27]. После смерти отца (1896) он перебрался в Великий Устюг и 9 декабря 1897 года поступил псаломщиком в Лальск, в Воскресенский собор, осуществив свою давнюю мечту служить Церкви^[28]. Накануне смерти отец благословил его вступить на путь священства, не поддержав, однако, стремления к монашеству^[29].

Служа псаломщиком в соборе, по благословению настоятеля Понтий говорил проповеди, которые собирали немало народа. У него обнаружился несомненный дар проповедника, привлекавший к нему людей. За помощью в составлении проповедей к нему нередко обращались священники из других храмов. В Лальске Понтий пробыл недолго. Ему пришлось покинуть собор по причине симпатий к нему дочери настоятеля. Не желая создавать напряженную ситуацию своим присутствием, Понтий уехал из города и обратился за благословением к владыке Антонию (Флоренсову) в Великом Устюге, изъявив желание уйти в монастырь^[30]. Однако владыка отказал, посоветовав избрать путь священника в миру. Стремясь лучше разобраться в себе, Понтий уехал в продолжительное паломничество по святым местам, во время которого встречался со многими подвижниками того времени: преп. Варнавой Гефсиманским, преп. Иосифом и Анатолием Оптинскими и др.^[31]

Путешествие помогло окрепнуть духовно и телесно. После поездки, в 1900 году, Понтий поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Учился там недолго, через год перешел на физико-математический факультет. Помимо профильных предметов изучал богословие, которое находилось в табеле необязательных предметов студентов физмата. В конце концов, сдав экзамен по богословским предметам семинарского курса в Литовской духовной семинарии, был определен в священники в Литовскую епархию и подал прошение на увольнение из числа студентов^[32].

В 1901г. 2 ноября Понтий Петрович женился на Зинаиде Степановной Дамаскинской. 23 ноября того же года он был посвящен викарным епископом Михаилом Ковенским в священники и определен законоучителем трех школ. Перед началом нового жизненного пути отец Понтий вместе с женой посетил своего духовника прав. Иоанна Кронштадтского, взяв у него благословение на пастырское служение^[33]. С отцом Иоанном Понтий первый раз встретился еще в гимназические годы, когда знаменитый пастырь приезжал в Вильно, и потом еще много раз ездил к нему в Петербург, будучи студентом, а потом и священником. Неоднократно отец Понтий сослужил о. Иоанну в Андреевском соборе. После служб они подолгу беседовали наедине, удалив публику, которая постоянно следовала за Кронштадтским пастырем. Отец Иоанн всегда очень ласково обходился с молодым священником, называя его другом и братом. В 1906 г. отец Понтий сильно заболел, и врачи настаивали на операции. Требовалось выпилить часть лобной кости у переносицы и удалить нагноение, которое причиняло сильные боли. Однако отец Иоанн Кронштадтский, к которому приехал отец Понтий за советом, махнул рукой со словами: «Ах, эти доктора! Не давай себя уродовать» и потер ему пальцем переносицу, повторяя: «не давай, не давай себя уродовать». Болезнь полностью прошла в тот же день^[34].

Начало служения

 Первым местом служения в Вилейке, куда отец Понтий был назначен настоятелем, стал храм преподобной Марии Египетской^[35]. Начало пастырского служения сопровождали разные трудности бытового характера. Приход был беден, содержание причта считалось недостаточным, но молодого священника это не смущало.  Он активно вошел в жизнь порученного ему прихода, в котором помимо Свято-Мариинского храма имелись еще две приписные кладбищенские церкви, а также домовая церковь при уездной тюрьме и несколько приходских школ^[36]. В обязанности настоятеля входило заведование благочиннической библиотекой, в которой он привел в порядок библиотечный каталог. Известно также, что он участвовал в работе благочиннического совета, уточняя границы вилейских приходов^[37]. Прихожане полюбили отца Понтия, хотя некоторое были и недовольны его строгостью и принципиальностью. Причина была в его непримиримом отношении к пьянству и безнравственным обычаям общества того времени. Он отказывался венчать в присутствии пьяных гостей, не допускал к Причастию незаконных сожителей и т.п. Позиция священника, нарушавшая привычную жизнь, сложившуюся на приходе, восставила против отца Понтия многих из мирян и даже из духовенства. Случалось, что писались ложные доносы архиепископу Никандру (Молчанову), а отдельные несдержанные прихожане, из недовольных новым священником, даже кидались в него камнями^[38]. Владыка, тем не менее, оценивал отца Понтия с положительной стороны и не ограничивал его в служении^[39].

В 1905 году отец Понтий был назначен в Минскую губернию, Бобруйский уезд, законоучителем в Бобруйскую мужскую гимназию^[40]. В учебных заведениях не хватало преподавательских кадров, и отец Понтий дополнительно преподавал русский язык и математику^[41]. Тогда же последовало назначение в Бобруйскую женскую гимназию, где он также преподавал Закон Божий^[42]. Позднее он был назначен на должность в Бобруйскую тюремную Свято-Николаевскую церковь, где совершал богослужения безвозмездно. Согласно резолюции епископа Минского Михаила (Темнорусова), за заслуги по тюремному ведомству, отец Понтий был награжден набедренником^[43].

После революционных событий в России в 1905 году мятежный дух проник глубоко во все сферы общественной жизни, включая и светские учебные заведения. О настроениях того времени свидетельствует эпизод, зафиксированный в отчете педагогического совета Бобруйской гимназии. 17 октября 1905 года императором Николаем II был издан манифест об усовершенствовании государственного порядка, который был воспринят отрицательно конституционно-демократической партией, а также крайне левыми, что привело к массовым революционным демонстрациям и митингам во многих городах Российской Империи^[44]. 18 октября 1905 года в присутствии отца Понтия, который исполнял обязанности инспектора и дежурного классного наставника, ученики устроили демонстрацию, пели «Марсельезу», кричали «ура», вели себя крайне вызывающе и не пожелали расходиться по классам. Инцидент был исчерпан лишь с приходом директора, которому ученики вручили письмо, где в резкой форме выразили солидарность учеников четырех старших классов с революционным движением^[45].

Работа с молодежью была актуальной проблемой того времени. В условиях нарастающего духовного кризиса начала ХХ века предельно важно было сделать веру подрастающего поколения сознательной и плодотворной, так как формализм и рационализм в преподавании Закона Божия пагубно влиял на души учеников. К тому же, агрессия светской культуры, пропитанной материалистическими идеями, сводила на нет усилия школьных законоучителей^[46]. В либеральной прессе того времени часто звучали мысли, вообще отрицающие необходимость преподавания Закона Божия в школе^[47]. На фоне таких настроений в 1909 году прошел Всероссийский съезд законоучителей светских средне–учебных заведений, созванный по инициативе Учебного комитета при Святейшем Синоде. Съезд решал вопросы, касающиеся преподавания Закона Божия и воспитания молодежи.^[48]Среди нескольких человек, рекомендованных Управляющим Виленским Учебным Округом в качестве участников съезда, был и священник Понтий Рупышев^[49]. Вскоре после съезда, в 1909 году, учебным округом он был назначен законоучителем Могилевских губернских реального училища и мужской гимназии^[50].

На новом месте иерей Понтий Рупышев пробыл недолго. Вскоре после его назначения произошел конфликт с Могилевским Владыкой Стефаном (Архангельским) из-за места законоучителя в гимназии. При епископе Стефане порядок назначения законоучителей, вопреки российскому законодательству, был изъят из ведения Министерства народного просвещения. Учителя Закона Божия стали избираться благочинническими съездами духовенства, и после утверждения руководством епархии Могилевская духовная консистория сообщала списки законоучителей инспекторам народных училищ для сведения. Новый порядок противоречил определениям Св. Синода от 1906г. За №№104 и 2637, согласно которым кандидатура должна была утверждаться только после представления ее инспекторами училищ. Священник Понтий Рупышев был ставленник Учебного Округа, что скорей всего послужило формальной причиной смещения его с места законоучителя гимназии. Преемник по кафедре епископа Стефана, епископ Константин (Булычев), в 1914 году отменил незаконный порядок назначения законоучителей^[51].

Отец Понтий был перемещен 8 сентября 1910 года на священническое место в Николаевский собор г. Сенно, Могилевской епархии^[52]. Чуть позже, 19 января 1911 года, согласно прошению, он был принят в Минскую епархию с причислением к Екатерининскому собору г. Минска, сверх штата без всякого вознаграждения за труды по собору. В. Н. Корецкая писала в своих воспоминаниях, что перемещения были связаны с нежеланием отца Понтия входить в конфликт с владыкой Стефаном^[53]. Еще спустя немного времени иерей Понтий Рупышев покинул Минскую епархию и уехал в Петербург^[54].

 Служение на Балтийском флоте

 В ходе реформ, проведенных Протопресвитером военного и морского духовенства Георгием Шавельским, в 1911 году на суда Балтийского и Черноморского флота на должность судовых священников были приняты 22 белых священника, которые сменили служивших там иеромонахов^[55]. Среди назначенных священников был и отец Понтий Рупышев, получивший назначение во 2-ю Минную дивизию Балтийского флота.

2-й отряд минных судов Балтийского моря был сформирован в 1906 году. В это время в него входили 22 миноносца, крейсер II ранга «Адмирал Корнилов», и одно портовое судно. В 1908 году отряд был переименован в Дивизию миноносцев. С 12 марта 1909 г. Дивизия миноносцев стала называться 2-й минной дивизией. В состав дивизии входили также вспомогательные суда и транспорты. В кампанию 1914 года дивизия состояла из 2-х дивизионов.  Штаб начальника дивизии состоял из старшего флаг-офицера, флагманского артиллерийского офицера, 2-х флагманских минных офицеров, флагманского штурмана, инженер-механика, интенданта, обер-аудитора и священнослужителя.  5 апреля 1915 года 2-я минная дивизия вошла в состав вновь образованной Минной дивизии Балтийского моря^[56].

Дивизия располагалась в г. Гельсингфорсе, куда священник Понтий Рупышев и был направлен из Главного Морского Штаба в Петербурге^[57]. 17 сентября 1911 года он начал свое пастырское служение на новом месте^[58]. Сразу же после назначения он стал заниматься ремонтом и благоустройством церкви дивизии, находившейся в Свеаборгском порту^[59]. По прошению начальства служил панихиды по почившим офицерам флота, обедни и молебны по различным торжественным случаям^[60].

Морской флот открывал для пастыря широкое поле деятельности. Помимо совершения положенных богослужений, судовой священник, согласно инструкции, должен был «неопустительно проповедовать», вести внебогослужебные духовные беседы с нижними чинами, заниматься с ними русским языком, арифметикой, заведовать командными судовыми библиотеками, церковным хором (состоявшим по большей части из нижних чинов под управлением кого-либо из нижних чинов, редко под управлением кого-либо из офицеров) и не оставлять своего корабля (т.е. постоянно находиться на нем)^[61]. Последнее было необходимо для того, чтобы иметь живое общение с пасомыми и помогать им при первой нужде^[62].  Кроме того, от судового священника требовалось быть бдительным и не допускать на корабле сектантской пропаганды, порождающей смуту и религиозную, и политическую. Сектантская пропаганда подрывала боевой дух матросов, что особенно чувствовалось во время I-й мировой войны. Священники в отчетах писали, что некоторые члены команды задают характерные вопросы: «Не грешно ли убивать, не грешно ли принимать присягу»^[63].

О нравственном состоянии в минной дивизии можно судить по отчетам штаба, в которых зафиксированы случаи нарушения устава: дурное поведение, самовольные отлучки, оскорбления действием унтер-офицеров, оскорбление начальства словом, игра в карты и т.д.^[64]. Отдельным пунктом числились побеги, чему причиной служили, как указывалось в отчетах, пьянство и разгульная жизнь^[65]. В целом во флоте везде была похожая ситуация, которая во время войны еще более ухудшилась. Так, в 1916 г. в рапорте благочинный 2-й бригады крейсеров (в который входил знаменитый крейсер «Аврора») священник Иоанн Щеглов писал: «Одно из крупных застарелых зол на корабле – это сквернословие. Оно слышится и во время черновых работ матросов и других занятий, и за столом, и в товарищеской беседе, и даже, да помилует Господь, в тот великий момент, когда священник совершает в Алтаре про себя Проскомидию, а за спиной его раздаются иной раз матерные слова. Бороться с этим злом священник бессилен: корабельная атмосфера насыщена такими гремучими элементами, что здесь ругаются все: и старшие, и младшие, конечно не без счастливых исключений». Таким образом, судовые команды нуждались в активном пастырском попечении со стороны священников, находившихся в тесном общении с моряками. Встречались трудности и со стороны офицерского состава. Нередко совершение литургии или Всенощного бдения на корабле зависело от начальства корабля. Нерелигиозный офицер вполне мог потребовать от священника отменить службы или служить обедницу вместо литургии, мотивируя это «боевой готовностью», на что часто жаловались судовые священники^[66].

Представляя списки говеющих членов судовой команды, священник получал небольшую плату, равную 20 копейкам за каждого человека. Из отчетов, сохранившихся в архиве, можно видеть, на каких кораблях нес свое пастырское служение отец Понтий: миноносцы №216, №218, №219; эскадренные миноносцы: «Громящий», «Разящий», «Стройный», «Видный», «Рьяный», «Достойный»^[67]. Его семья в это время жила в Гельсингфорсе, дети учились в гимназии. Из сохранившихся семейных воспоминаний известно, что вся семья Рупышевых участвовала во встрече царской семьи, посещавшей Гельсингфорс^[68].

В 1914 году началась I мировая война. 20 сентября 1915 года отец Понтий командиром флота Балтийского моря был назначен на время войны на транспорт «Русь», с исполнением пастырских обязанностей на отряде транспортов. 16 марта 1916 года приказом начальника отряда транспортов Балтийского моря прикомандирован к его штабу. 17 мая 1916 года распоряжением помощника протопресвитера военного и морского духовенства ему поручено исполнение пастырских обязанностей на судах минной дивизии Балтийского флота. В это время отец Понтий вместе с командами кораблей выходил на боевые задания, участвуя в обороне Рижского залива. В 1917 году «за отлично-усердную службу на поле брани» он был награжден камилавкой^[69].

1916 году Морским Министерством в г. Гельсингфорсе был учрежден военный морской госпиталь, в котором для церковных служб в большие праздники и для экстренных духовных треб решено было учредить должность священника^[70]. На эту должность назначили отца Понтия, который подал прошение протопресвитеру военного и морского духовенства Г. Шавельскому на перевод из минной дивизии его в госпиталь, по причине совершенного изнеможения^[71]. В письме протопресвитеру отец Понтий писал:

«Жизнь на корабле в укрепленном районе Рижского залива грозит совершенным расстройством моего здоровья. Страдая нервозом желудка и кишек, хроническим катаральным состоянием их, атонией кишек, невралгией головы и общей неврастенией, я не могу употреблять в пищу некоторых продуктов, нпр. мяса, консервов, черного хлеба иногда яиц и т.д. и напитков как чай, кофе и под. Вследствие сего питание на корабле для меня крайне затруднительно, так как эти преимущественные продукты и напитки на нем и употребляются. Жить на нем тоже не способствует укреплению моего здоровья. Уже и теперь чувствую ослабление сил от расстройства его. Дальнейшее плавание грозит мне затяжной <> болезнью, которая может потребовать и госпитального лечения. Между тем семья моя, состоящая из больной жены и четырех детей, из которых уже трое учатся в гимназиях, нуждается в моем о ней попечении. В виду сего прошу Ваше Высокопреподобие о назначении меня на должность священника временного морского госпиталя в г. Гельсингфорс <> P.S. К перечисленным болезням моим следует прибавить малокровие, частые ревматические и простудные заболевания и др. в связи с отсутствием питания и, как самостоятельные»^[72].  Просьба была удовлетворена, по указанию протопресвитера Г. Шавельского отец Понтий Рупышев был переведен во временный морской госпиталь^[73].

В 1917 году в России вспыхнула революция. Какое-то время отец Понтий продолжал служить в Гельсингфорсе, но обстановка постепенно накалялась, и оставаться в городе становилось очень опасно. Пьяные матросы чинили кровавые расправы над офицерами, но священника пока не трогали. В марте 1918 г. старший врач Свеаборгского лазарета представил отца Понтия епископу Финляндскому Серафиму (Лукьянову), к награждению наперсным крестом от Святейшего Патриарха Всероссийского Тихона, однако награждения не последовало^[74]. С лета 1918 года большевики перешли к практике «красного террора», насилие стало государственной политикой. Начались массовые убийства священнослужителей^[75]. Спасая себя и семью от матросского произвола, отец Понтий уехал в Петроград^[76]. Здесь 17 марта 1919 года он был назначен настоятелем Спасской церкви Походной Петроградской канцелярии, однако в городе отец Понтий пробыл недолго^[77]. В 1919 на него поступил ложный донос, грозивший расстрелом. Матросы из тех, кого окормлял отец Понтий, успели предупредить священника об грозящем ему аресте, и он, зайдя домой, спешно попрощался с семьей, которая жила на Заячьем переулке, и, без вещей и денег 4 июля покинул Петроград.  Свою семью отец Понтий больше никогда не видел. Жена отца Понтия, Зинаида Степановна Дамаскинская, по образованию учительница церковно-приходской школы, всю жизнь затем проработала в ленинградской школе. Сын Серафим, юрист, в 1936-39 гг. был репрессирован и сослан в Магадан. Вернулся из ссылки в 1946 г. и оставшуюся жизнь прожил в Ленинграде. Амвросий и Аглаида тоже всю жизнь прожили в Ленинграде. Выживали в блокаду на Ораниенбаумском пятачке. Амвросий стал ветеринаром, Аглаида — бухгалтером. Николай погиб рядовым в войну на Кандалакшском направлении, сражаясь в 122 стрелковой дивизии^[78]. Отца они после 1919 года никогда не видели и связи с ним не поддерживали. По воспоминаниям внучки отца Понтия, Надежды Амвросиевны Скворцовой, в семье Рупышевых про отца говорили скупо, однако никакой обиды на него не было. Зинаида Степановна переживала в себе семейную драму, скрывая это от других, и дети лишь по некоторым признакам догадывались, что она чувствует. В семье были уверены, что если бы отец Понтий попытался с ними встретиться, то их бы посадили или сослали, поэтому члены семьи про отца ни с кем старались не разговаривать, хотя вопросы все же им задавали. Многим резали слух необычные имена…  Существует интересный документ в деле протоиерея Понтия Рупышева в Литовской духовной консистории — прошение отца Понтия владыке Елевферию (Богоявленскому) дать ему приход в Вильно, датированное 1920 годом. В прошении он мотивирует свою просьбу необходимостью дать своим детям образование в Виленской гимназии. Вероятно, в это время он еще имел надежду встретиться и воссоединиться с семьей, однако, по имеющимся свидетельствам родственников, никаких контактов не было^[79].

 Служение в Двинске

 На поезде отец Понтий добрался из Петрограда до Двинска (теперь Даугавпилс), где был назначен епископом Витебским и Полоцким Иннокентием (Ястребовым) священником Александро-Невского собора. По дороге с ним произошел чудесный случай. Отец Понтий ехал в поезде без билетов и документов. Кондуктор сжалился над ним и пустил его в кондукторское купе, где были и другие пассажиры. Во время проверки документов отцу Понтию грозила серьезная опасность, так как арест почти наверняка привел бы к заключению или даже расстрелу, и он, вручив себя воле Божией, углубился в молитву. Чекисты, проверявшие документы, прошли мимо него, словно его там вообще не было… «Ну и счастливый же вы, батюшка!»,- с изумлением сказали очевидцы явного чуда, сидевшие рядом, когда проверка закончилась^[80].

В Двинске в это время шли военные действия, польская армия, проводя экспансию на Восток, воевала с Красной Армией^[81]. Город бомбили, было много убитых и раненных, мирное население голодало. Последнего священника в городе расстреляли большевики, и по причине прямой угрозы жизни на его место никто не хотел приезжать. В тяжелейших условиях военного времени отцу Понтию пришлось восстанавливать церковную жизнь православной общины Двинска. Прихожане писали владыке Иннокентию: «Положение православных в г. Двинске стало тяжелым: свои религиозные потребности приходилось им удовлетворять или через римо-католических ксендзов, или через своих же православных благочестивых собратий, или даже через старообрядческих начетчиков, а кроме того, они были чрезвычайно терроризованы и подавлены. Ни один из православных пастырей, несмотря даже на полученное назначение <>, не соглашались в это время приехать в г. Двинск. В это скорбное для православных жителей г. Двинска время лишь один о. Рупышев явился к ним ангелом радости, мира и утешения. <> Он всегда с готовностью и предупредительностью удовлетворял религиозные потребности своих пасомых, особенно таких, которые менее всего могли этого ожидать, как беженцы. Последние, по недостатку средств, затруднялись приглашать к себе священника, и, будучи подвергнуты эпидемическим заболеваниям сыпного тифа, умирали без напутствия и погребались без отпевания. О. Рупышев, узнав и лично увидав их бедственное положение, не ожидая приглашения с их стороны и не думая о вознаграждении за свои труды, старался по силе и возможности послужить им. Своим тактичным отношением к местным советским властям Латвии он восстановил и поддерживал правильное отношение между ними и православной общиной г. Двинска»^[82]. Вскоре в собор был назначен еще один священник, с которым у отца Понтия возникли разногласия. Не желая создавать конфликт, он, несмотря на ходатайства прихожан епископу Иннокентию, покинул город и прибыл в Вильно^[83], где 10 января 1920 года был направлен Преосвященнейшим Елевферием (Богоявленским), епископом Ковенским, в местечко Рабунь Вилейского уезда, для временного исполнения священнических обязанностей^[84].