Создание Иконописного класса при Московской Духовной Семинарии в 1746 году

Сохранить в PDF

В 1740-х годах в Троицком монастыре происходят изменения в отношении многих сторон монастырской жизни, в том числе и  иконописания. Одной из определяющих причин этого процесса стала ситуация, когда все административные должности в монастыре к этому времени оказались заняты образованными иерархами, приехавшими из Малороссии. Именно они стали проводниками новых, западных взглядов во всех сторонах жизни, включая и церковное искусство. Наступило то сложное время, когда «в русской Церкви вместе с париками, пудрой и фижмами XVIII столетия в храмы хлынула мишура светского искусства, церковная архитектура «нарышкинского» и расстрелиевского стилей зазмеилась улыбками барокко и закудрявилась жестами рококо», – довольно резко пишет об этом времени Н.М. Тарабукин[1]. Но однако, именно в это время в Троицком монастыре зарождается первая иконописная учебная структура.

Начало систематического обучения иконописанию и организация школы связаны, как пишет Е.Е. Голубинский, с учреждением в монастыре в 1742 г. семинарии при настоятеле монастыря архимандрите Кирилле (Флоринском)[2]. В первый же год по открытии семинарии оказалось, что часть учеников была не способна к «латинскому» учению. Архимандрит Кирилл таковых приказал определить «в нужнейшие монастырские мастерства, и, в особенности, обучать рисованию и иконописи»[3]. В январе 1744 г., после неожиданной кончины архимандрита Кирилла, настоятелем Троице-Сергиева монастыря был назначен архиепископ Арсений (Могилянский)[4], выпускник Киевской духовной Академии и Харьковского коллегиума, бывший до этого придворным проповедником. Ему весьма благоволила Императрица, и вскоре он был возведен в сан архиепископа Переславского, а Троицкий монастырь Высочайшим указом стал лаврой. Возглавив монастырь, архиепископ Арсений сразу же занялся организацией обучения семинаристов иконописному мастерству  — по примеру украинских учебных заведений. В силу разных причин первая такая попытка успехом не увенчалась.

Только спустя два года, в 1746 г., после того, как в лавре  был учрежден Духовный Собор, в который входили: ректор семинарии, префект, келарь лавры, ризничий и соборные старцы, при семинарии был открыт класс иконописания, пишет исследователь жизни и деятельности архиепископа Арсения свящ. Николай Шпачинский[5]. Об этом же, интересующем нас, событии есть краткое упоминание в книге «История Троицкой лаврской семинарии» протоиерея Сергия Смирнова: «Кроме искусства пения, лавра признала полезным обучать семинаристов иконописи: класс был открыт в 1746 г., и на первый раз из семинарии избрано 8 учеников»[6]. Подтверждают дату начала обучения иконописанию семинаристов также и иеромонах Арсений (Лобловиков), и А.П. Голубцов. О. Арсений пишет: «в сентябре 1746 года при лаврской семинарии открыт класс иконописи»[7]. Профессор Голубцов утверждает, что было решено  «…положить прочное основание при Троицкой лавре живописной школе, которая 22 сентября 1896 года не без сознания своих заслуг <…> могла бы праздновать сто пятидесятую годовщину своего существования»[8]. Таким образом, все авторы фактическим временем появления в стенах Троицкого монастыря иконописной школы, как учебного заведения, (именовавшегося  тогда чаще Иконописным классом и состоявшего из 8-12 человек) считают 1746 год (по мнению Е.Е. Голубинского  — это 22 сентября 1746 года).

Важно отметить причины, побудившие священноначалие лавры к созданию Иконописного класса. По мнению А.П. Голубцова, таковые лежат исключительно в практической плоскости. С этим трудно не согласиться и это хорошо видно и из характера деятельности архиепископа Арсения, — человека «много видавшего на своем веку, и с первых же шагов управления лаврою, заявившего себя не только способным администратором, но и расчетливым хозяином»[9]. Преосвященный Арсений (так же как и его предшественник архимандрит Кирилл) держался такого правила, чтобы все работы в лавре производились не подрядом, а лаврскими мастеровыми людьми, и чтобы мастеровых людей было изобильно. Владыка, стараясь об этом, велел определять служительских детей к мастерам для обучения[10]. С этой же целью создается из семинаристов и Иконописный класс. Подтверждение этому находим в работе Н. Знаменского «Духовные школы в России до реформы 1808 года», где он пишет: «Знания общеобразовательного характера попадали в ее (семинарии — Л.А.) курс, можно сказать, только случайно, или вследствие признания их полезными для изучения специальных предметов, или по их надобности, так сказать, для домашнего обихода сословия, чем, например, мотивировано было введение в Троицкой семинарии классов математики и иконописи»[11]. Таким образом, главная цель введения систематического школьного обучения иконописанию и создание для этой цели Иконописного класса была чисто утилитарная. О богословской значимости иконы, о духовной высоте образа, о сохранении древней традиции никто не задумывался.

Среди первых учеников Иконописного класса А.П. Голубцов называет: Сидора Ленькова, Ивана Желтухина, Алексея Муратова, Ивана Токарева, Ивана Устинова – детей разночинцев, а также троих из духовного сословия: сына священника Григория Клементьевского и дьячковых сыновей Петра Андреева и Федора Хрептовского. Несколько позже к этим восьми были присоединены еще трое: Петр Благовещенский, Иван Митневский, Федор Кириллов, а еще через год – служительский сын Николай Рагозин. Часть из этих учеников обучалась полностью на своем коште, другие получали от лавры обеды. Все ученики пользовались закупленными в Санкт-Петербурге для обучения материалами и пособиями. В целом, все они были бедны, терпели нужду, но, несмотря на это, примерно учились.[12] Распорядок дня учащихся был достаточно напряженным: «Ученики ежедневно, кроме праздников, занимались 10 часов в день, с 6 до 12 часов утра, после обеда с 2-х до 7-ми часов вечера, а в воскресные и праздничные дни приходили рано поутру в церковь Богоматери и пели на клиросах»[13].

Первым учителем отобранных учеников был живописец Николай Степанович Каменский, «белец из города Нежина», который еще в 1744 г. был приглашен для обучения семинаристов живописному мастерству, но, будучи постоянно привлекаем к различным другим работам, связанным к тому же с отъездами из лавры, не смог сразу заняться с учениками. Только после вмешательства наместника начались регулярные занятия. Каменский должен был отчитываться об успехах учеников перед руководящим органом лавры – Учрежденным Собором и настоятелем монастыря. Первые учебные рисунки были представлены в январе 1747 г., а через год, в январе 1748 г., вместе с рисунками были представлены и «картины». Результатами обучения Учрежденный Собор остался, по всей видимости, довольным. Учеников отметили, назначив им вознаграждение в виде хлебного и денежного жалованья.

Архиепископ Арсений был, безусловно, хорошим руководителем. О вкладе, который он внес в устроение лавры и семинарии пишут А.П. Голубцов и иеромонах Арсений. Впрочем, не совсем понятно, почему ни они, ни другие досточтимые авторы не называют имени человека, без которого, совершенно очевидно, устроение иконописной школы могло бы затянуться на значительно больший срок. Речь идет об архимандрите Иоасафе (Горленко), будущем святителе Белгородском, бывшем при архиепископе Арсении наместником лавры.[14]. Так, о. Н. Шпачинский, перечисляя членов Духовного собора, даже не называет среди них наместника лавры о. Иоасафа, хотя наместник не только входит в члены Собора, но и по праву является в нем первенствующим.

Подробный рассказ о деятельности архимандрита Иоасафа в Троицком монастыре мы находим в его житии, составленном в 1911 г. протоиереем А.И. Маляревским[15], а также в работе епископа Белгородского Никодима (Кононова) «Святитель и чудотворец Иоасаф Епископ Белгородский»[16]. Должность наместника архимандрит Иоасаф занимал немногим больше 3-х лет – с 29 января 1745 по 15 марта 1748 гг., одновременно оставаясь и настоятелем Лубенского Мгарского монастыря[17]. За этот небольшой срок будущий святитель успел немало потрудиться в лавре преподобного Сергия. Через год с небольшим после перемещения о. Иоасафа в лавру (17 мая 1746 г.) сильный пожар и сопровождавший его грабеж произвели в ней большие опустошения. Будущему святителю пришлось заново поднимать монастырь после разрухи, да и вновь организованная семинария требовала большого внимания и попечения. Видится несколько странным то обстоятельство, что одни авторы относят труды по восстановлении лавры после пожара и устроению Иконописной школы только архиепископу Арсению (иеромонах Арсений, А.П. Голубцов, Е.Е.Голубинский, Н. Шпачинский), а другие (протоиерей А.И. Маляревский) говорят исключительно о заслугах наместника архимандрита Иоасафа. «Все эти сложные и хлопотливые работы легли на Учрежденный собор, и главным образом, на его Председателя – архимандрита Иоасафа», — пишет о. Маляревский  и перечисляет далее многие работы, которые предстояло восстановить после пожара[18]. Нигде он не упоминает о том, что все эти работы выполняются по согласованию и с благословения настоятеля лавры. Наиболее объективным в описании этого периода и этих событий представляется труд преосвященнейшего Никодима (Кононова), преемника святителя Иоасафа по Белгородской кафедре. Владыка Никодим пишет: «В лавре архимандрит Иоасаф действовал, как наместник, во всем согласно с волею настоятеля преосвященного архиепископа Арсения, и мало сохранилось документов об его деятельности. Но, несомненно, то, что он подготовил все нужное к обновлению обители, которое было уже закончено его преемниками»[19]. Представляется, что в данной ситуации нет необходимости разделять труды и заслуги двух выдающихся иерархов, ведь каждый из них, находясь на своем месте, выполнял свои обязанности. Как пишет в вышеупомянутой работе Преосвященный Никодим: «За время служения в лавре архимандрит Иоасаф явил себя весьма ревностным и полезным соработником ее настоятеля священноархимандрита лавры и архиепископа Арсения»[20]. Соработничество и взаимопонимание  – вот те единственно правильные слова, которыми следует определить характер деятельности двух иерархов. Тем более, что архиепископ Арсений, как член Святейшего Синода, в течение большей части года находился в С.-Петербурге и потому в деле управления лаврой вынужден был полагаться и полагался на ближайшего сотрудника – лаврского наместника архимандрита Иоасафа.

Еще одним доказательством такого соработничества настоятеля монастыря и его наместника является факт приглашения в лавру летом 1747 г. иконописца из Малороссии иеромонаха Павла Казановича, с именем которого все исследователи связывают начало деятельности Иконописной школы в Троицкой лавре. Трудно однозначно сказать, почему было принято решение вызвать в лавру еще одного иконописца. Возможно, что нужны были дополнительные силы для восстановительных работ после пожара. Вполне возможно, что, проводя политику замещения всех начальственных должностей образованными выходцами из Украины, о. Павел Казанович казался преосвященному Арсению более предпочтительной фигурой, нежели Н. Каменский[21]. Возможно, и то, и другое, но факт тот, что 18 июля 1747 г. иеромонах Павел Казанович прибыл по запросу архиепископа Арсения из Киево-Межигорского монастыря с двумя своими племянниками Бороховичами – Игнатием и Яковом[22]. Если вспомнить, что архимандрит Иоасаф самым тесным образом был связан с упомянутым Киево-Межигорским монастырем, а именно, в пещерном храме этого монастыря в 1725 г. он был пострижен в рясофор, а двумя годами позже, в 1727 г. – в мантию, то становится очевидным, что рекомендовал архиепископу Арсению пригласить известного иконописца «для исправления случившегося живописного и рисовального мастерства и для обучения этому мастерству семинаристов»[23] лаврский наместник Иоасаф, лично знавший о. Павла Казановича. Николай Каменский в феврале 1748 г. покинул лавру и уехал в Петербург, передав своему преемнику учеников, все инструменты и живописные принадлежности[24].

О деятельности немолодого уже, но опытного и активного о. Павла Казановича достаточно подробно  рассказано в работе А.П. Голубцова. Иеромонах Павел много трудился в лавре как иконописец, наблюдая и за всеми остальными мастеровыми людьми, а также твердою рукой взялся за обучение семинаристов. По словам А.П. Голубцова, был он очень требовательным, даже суровым в вопросах дисциплины учителем, не терпел безделья. Сам трудившийся, не покладая рук, он того же требовал и от учащихся [25]. Усилив дисциплину, в вопросах обучения о. Павел не стал вводить никаких новшеств и пошел по пути, обозначенному Н. Каменским. Семинаристы продолжали под постоянным присмотром учителя рисовать карандашом и писать красками. Образцами для них служили те же рисовальные и кунштовые книги, к которым добавились еще купленные преосвященным Арсением «печатные картины искуснейшего мастерства на двадцать рублев»[26]. В феврале 1753 г., с разрешения Учрежденного Собора, о. Павлом были куплены дополнительные пособия: разных размеров картины и гравюры, всего 258 листов. Картины эти считались «самых хороших кунштов», среди них в отчетных документах упоминается среди прочих 30 икон Бога Отца со Святым Духом (о запретах Стоглавого Собора, о неизобразимости Бога Отца в данной ситуации не знают или просто не вспоминают); а также таблицы из рисовальных пособий Иоганна Даниеля Герца, Гильбта, Марилье, гравюры немецких и французских мастеров.

В библиотеке лавры до революции еще сохранялись эти гравюры и таблицы, по которым учились подопечные Каменского и иеромонаха Павла. А.П. Голубцов писал, что подавляющее большинство из них составляли композиции в картушах с изображением символических явлений природы: солнца, планет и различных стихий с их обитателями. Весь этот мир был выведен «в ложно-классических формах древне-греческих богов и богинь или в образе смертных – красивых женщин и мужчин среди роскошного, по большей части, растительного орнамента, с разными атрибутами, грациозно поддерживаемыми безчисленными гениями»[27]. Сам о. Павел Казанович, восстанавливая после пожара храмы лавры, написал  среди прочих работ на церкви св. Иоанна Предтечи «компердыменты около окошек и окон вверху над крышкою; а ниже крышки компердыменты и ангелы с фруктами»[28].

Можно предположить также, что при таких тесных связях с Украиной для обучения семинаристов могли использовать т.н. «кужбушки»  – альбомы образцов, которые были приняты при обучении живописцев в Киево-Печерской лавре (илл.1). О том, что и в Киево-Могилянской академии и в Киево-Печерской лавре в первой половине XVIII в. уделялось большое внимание художественному образованию, а в последней была создана и специальная школа с «своебразною системой образования», – пишет исследователь украинского искусства этого периода П.М. Жолтовский[29].

Безусловно, обучение на подобных «изящных» образцах во многом сформировало вкусы первых учеников иконописного класса, ставшего именоваться при иеромонахе Павле живописной школой. Под его влиянием ученики отошли от традиционного византийско-русского направления, забыли древнее иконописное предание и перешли к новому живописному направлению, «крайне свободному и несколько даже фривольному»[30]. Иконы они стали писать «по-итальянски», с учетом законов перспективы и правильного освещения, научились украшать росписи орнаментами из картушей, вазами с цветами и гирляндами, а покои Государыни, по повелению Преосвященного Арсения, украсили гениями и полуобнаженными женскими фигурами[31]. Среди монастырской братии новое направление не нашло никакого сопротивления и надолго утвердилось в стенах обители (илл. 2). Вероятнее всего, о. Павлом были привнесены в лаврское иконописание и новые технологии. Украинские иконописцы уже с середины XVII в. начали применять кроме темперных и масляные краски. Маслом прописывали изображение сверху темперного подмалевка, преимущественно, при моделировании ликов и открытых частей тела. В темперу примешивали также масляную краску при исполнении драпировок, что придавало живописи большую фактурную выразительность.[32].

Авторитет о. Павла был столь высок, что к нему стали приезжать учиться издалека: в 1752 г. приехал из Славонии иеромонах Орховицкого монастыря Захария Алексеев, а в 1758 г. – некий служительский сын из Новгородского Антониева монастыря.

Безусловно, в том, что лаврское иконописание в середине XVIII столетия проникается новым, западным духом, есть влияние времени и окружающей действительности, но и преосвященный Арсений, и будущий святитель Иоасаф, являясь людьми своего времени, не только не препятствовали проникновению и распространению этих новых художественных тенденций, но и являлись их активными проводниками.

---