К вопросу о развитии грамматической мысли в 1640-е гг.

Доклад Гусева Андрея Вячеславовича, студента V курса Екатеринбургской Православной Духовной Семинарии, на научной конференции молодых исследователей "История христианского просвещения и духовного образования в России", проводимой Кафедрой Церковной Истории МПДА. Доклад был озвучен 26 декабря 2010 года.

Книжная справа, проходившая при патриархе Иосифе (1642–1652 гг.) и ставшая закономерным итогом развития московского книгопечатания в послесмутное время, наряду с никоновской справой, была одним из наиболее значительных явлений русской духовной жизни XVII в. Возросшая в 1640-е гг. заинтересованность разных слоев общества в упорядочивании церковной жизни, с одной стороны, и создание необходимой материальной базы, с другой, на фоне ослабления церковного контроля над изданием книг создали необходимые условия для нового этапа развития Печатного двора. Уже первые годы патриаршества Иосифа из-за начавшейся антипротестантской полемики были ознаменованы обращением к ранее не принимавшейся во внимание юго-западнорусской книжной традиции. Тогда же формируется более тщательный подход к делу исправления книг[i], которые теперь правились прежде всего на основании грамматического знания. Переломным моментом в справе становится 1645 г. – год воцарения Алексея Михайловича, непосредственная заинтересованность которого в развитии книжного дела и в распространении образованности повлекли за собой вначале значительное расширение тематики выпускаемых книг, а затем, ближе к 1650-м гг., и изменение методов их исправления[ii]. В своих устремлениях Алексей Михайлович не был одинок: в 1646 г. вокруг наставника молодого царя Стефана Вонифатьева, протопопа Благовещенского собора, формируется снискавший доверие царя кружок «ревнителей благочестия», или «боголюбцев», в который вошли светские и духовные лица, для которых были небезразличны накопившиеся в церковной жизни проблемы. Практически с самого начала этот кружок разделяется на две группы, в зависимости от программы решения накопившихся проблем. Первая группа, «столичные ревнители», видела их решение прежде всего в повышении уровня книжной и словесной культуры[iii]. Конкретными шагами на этом пути, по их мнению, должна была стать переориентация издательской деятельности Печатного двора, а также создание школы для обучения грамматике, языкам, философии и богословию[iv].  К этой группе «столичных ревнителей» принадлежали сам Стефан Вонифатьев, основатель Греко-латинской школы Ф.М. Ртищев, будущий патриарх Никон[v]. Идеи «столичных ревнителей» также разделяли ведущие справщики Печатного двора: Иван Наседка, Михаил Рогов и Шестой Мартемьянов, и даже глава Печатного двора кн. А. М. Львов[vi]. Это позволяет говорить о влиянии «боголюбцев» на работу Печатного двора. Вторая группа, «провинциальные боголюбцы», видела решение проблем в возвращении к идеалам освященной веками старины и в распространении церковного благочестия[vii]. Именно из этой части «боголюбцев», в которую входили Иван Неронов, Аввакум и Лазарь[viii], впоследствии сформируется верхушка старообрядческого движения.

         Интерес к грамматическому знанию в начале патриаршества Иосифа проявлялся не только в характере исправления книг, но и в добавлении в некоторые издания т. н. грамматических приложений – рассуждений на волновавшие работников Печатного двора вопросы, касающиеся грамматики. После 1645 г. интерес к грамматическому знанию не только не ослабел, но и в конечном итоге получил логическое завершение в издании в 1648 г. Грамматики Мелетия Смотрицкого. В целом, эти памятники содержат немало сведений о грамматике, которые позволяют проследить, как менялись на Печатном дворе в 1640-е гг. представления о грамматическом знании и о его роли.

         Первым по времени грамматическим приложением к богослужебным книгам стало «Наказание ко учителем», вошедшее в предисловие напечатанного в 1643 г. Часовника. Затем это приложение будет повторено в декабрьской Псалтири 1645 г. В качестве повода для добавления в Часовник «Наказания» его авторами обозначена необходимость объяснить учителям, «ка1кw и4мъ u3чи1ти дете1й гра1мотэ»[ix]. Заявленная проблема в «Наказании» рассматривается настолько широко, что в той или иной степени в нем затронуты все стороны образовательного процесса: указываются книги, по которым следует вести обучение, навыки, которыми должен обладать учитель, и которые он должен прививать ученикам,  даются конкретные рекомендации по орфографии и правильному чтению. Указывается и главная цель изучения грамматики – дети должны научиться разуметь «божественные письмена»[x]. Такая цель вносит в процесс обучения «божественное начало», а поэтому «гра1мотное u3че1нiе <…> дэ1ло бж7iе є4сть»[xi]. По этой причине и небрежное отношение к преподаванию со стороны учителей авторами приложения мыслится как «бг7у доса1да, и3 душz1мъ на1шимъ вели1кiй грэ1хъ»[xii]. Чтобы не быть голословными в отношении необходимости грамматического знания для понимания «божественных писаний», авторы «Наказания» приводят несколько примеров, когда по причине небрежного отношения к грамматической форме слова происходит искажение смысла молитвы. В качестве одного из таких примеров была выбрана молитва «Царю небесный»: разбирая эту молитву, авторы приложения замечают, что произнесение слова «душе» с ударением на втором слоге делает его обращением не к Святому Духу, а какой-то неизвестной душе. Поступать так – значит грешить против Бога: «стра1шно бо є4сть бра1тiе нето1чiю сiе2 рещи2, но и3 помы1слити, є4же в8мэ1стw д1х7а ст7а1гw, дu1шю глаго1лати и3 невэ1мы какu2»[xiii]. Указав результат небрежного отношения к грамматическому знанию, авторы не оставляют без внимания и итог добросовестного отношения к обучению – награда от Бога для учителей и разумение для учеников: «и3 а4ще си6це бu1дите u3чи1ти u3ченикw1въ, засiе2 t1бг7а млcть и3бл7гослове1нiе получите2 <…> и3u3ченико1мъ бu1детъ крэ1пость въя3зы1кэ, и3 в8смы1слэ ра1зумъ»[xiv].

Следующее грамматическое приложение мы находим в составе колофона вышедшего в 1643 г. сборника Служб и чудес Николая Чудотворца. В отличие от «Наказания», оно носит не столько дидактический, сколько апологетический характер: главной его целью является оправдание вносимых в книги изменений, и прежде всего в отношении языка. Авторы приложения, признавая, что по их невниманию в книгах могло появиться немало ошибок, – таковые они предлагают читателю исправлять самому, – в то же время просят с пониманием отнестись к сознательным исправлениям текста на основе обращения к традиции и грамматическому знанию: «w3се1мъже ва1съ не немо1лимъ, я4кw да не поза1зритъ ва1ша кu1пнw o4бщагw совэ1та со1вэсть, є3гда2 u4бw u4зрите в8пи1сменэхъ, я4кw бы рещи2 зане довыче1нiе стра1нность, и3ли2 в8просw1дiи, и3воз8мни1тсz вы я4кw но1во сiє2 и3 неw3бы1чнw; є4й є4й, не но1во и3 нена1ми u4бw сiz2, в8писа1шасz. но o4во у4бw t дре1внихъ вэ1дущихъ добропи1сцwвъ на1шеz вели1кiz русi1и; o4воже t граммати1ческагw разумэ1нiz и3 правленiz»[xv]. Если кому-то будут непонятны и непривычны сделанные нововведения, то таковому, по мысли авторов приложения, Бог да разрешит его сомнения, но при этом и он сам должен приложить все возможные усилия, чтобы уразуметь написанное[xvi]. Заканчивается грамматическое приложение словами о том, что изучение грамматики – это «ве1лiи прибы1токъ» для учащегося[xvii].

         Следующее грамматическое приложение мы находим в послесловии Апостола 1644 г.  Оно отличается от приложения из Служб и чудес Николая Чудотворца расширением рассуждения об употреблении ижицы и добавлением правила употребления букв у и u – в остальном оно полностью копирует приложение из Служб и чудес Николая Чудотворца, а поэтому мы не будем останавливаться на нем подробно.

         К грамматическим сочинениям можно отнести и приложение «Ка1кw писа1ти въ синодики2», впервые появившееся в составе сентябрьской Псалтири 1645 г. и вошедшее во все издания простой Псалтири, вплоть до 1651 г.[xviii] Это приложение, в отличие от рассмотренных выше, носит более практичную цель – донести до читателя, как необходимо правильно записывать в синодики имена. Авторы приложения разбирают два варианта написания имен – в родительном и винительном падежах, однако предпочтение отдают только первому варианту. Написание имен в винительном падеже ими отвергается, ибо «сiе2 нэ1сть здра1вагw ра1зума въ склоне1нiи»[xix]. В пользу употребления родительного падежа в приложении приводятся рассуждения догматического плана о том, кто или что поминается в заупокойных молитвах. Утверждая, что в заупокойных молитвах поминается не совершенный человек[xx], ибо таковой должен состоять из души и из тела, а только его душа, авторы приложения предлагают для поминовения усопших использовать формулу «помzни2, го1споди дu1шю раба2 своегw2…»[xxi]. Хотя заменяемая форма поминовения не указывается специально, вероятно, разумеется формулировка «помzни2, го1споди….»[xxii]. Изменение конструкции поминовения, собственно, и привело к изменению падежей, но в приложении скорее первое выводится из второго, а не наоборот, хотя это было бы более логично. Кроме того, обращает на себя внимание и то, что, подводя итог своим рассуждениям, авторы приложения описывают верную формулу поминовения через соотношение падежей слов, составляющих ее: «посемu2 и3мена2 человэ1ческаz писа1ти досто1итъ в поминанiz1хъ ро1днымъ паде1жемъ є3ди1ньственнагw чи1сла. а3 душа2, вино1внымъ»[xxiii]. Таким образом, данное приложение являет собой пример того, как справщики стремились через грамматические формы передать догматическое содержание.

Иные, нежели в грамматических приложениях, представления о грамматическом знании и его роли изложены в предисловии и послесловии Грамматики 1648 г. Эти части книги стали новшеством московского издания и представляют собой, по большей части, выдержки из сочинений Максима Грека[xxiv]. Главной целью, которую преследуют редакторы Грамматики в этих новых частях книги, является не только рассмотреть общие вопросы изучения языка и грамматики, но и показать, что грамматика занимает особое место среди других наук[xxv].

         Следуя принятой в античных, а затем и в средневековых школах схеме семи свободных искусств, редакторы Грамматики относят грамматическое знание к первой ступени образования, преодоление которой ими рассматривается как необходимое условие для дальнейшего образования[xxvi], высшей целью которого является  исследование Писания[xxvii], «боговидное смотрение и предивное и неприступное богословие»[xxviii]. Никто, не усвоив грамматики, не должен переходить к познанию сих – такой «всz1чески погрэши1ти и4мать»[xxix]. Рассматривается научение грамоте и как необходимое средство раскрытия в человеке образа Божия[xxx]. Хотя высшую ценность грамматическому знанию придает только главная цель его изучения, сам по себе процесс усвоения грамматических знаний не теряет своей ценности и не остается бесполезным – он приносит постигающему грамматику немало плодов, которые носят не только духовный, но и светский характер. Описывая таковые, Максим Грек в одном из своих ответов вопрошающему, приведенном в послесловии Грамматики, говорит: «Грамматикi1z є4сть, нача1ло и3 коне1цъ всz1кому любомyдрiю <…> є4й же прилэжа1и, благоyмнэйшаz всz2 собира1етъ, неудо1бнаz же е4ю познава1етъ, и3 непотребнаz всz2 расточа1етъ <…> сiz2 руководи1тель небла1зенъ вовсz1кое благоче1стiе. сею1 u4мнаz на1ша и3 душе1внаz чю1вства состоz1тсz <…> w3 се1й прогонz1етсz t тоz2 лю1бzщихъ ю5, всz1ко мракови1дное неразyмiе»[xxxi]. К этим плодам изучения грамматики авторы помещенного в предисловие книги обращения олицетворенной грамматики к читателю добавляют рассуждение в помыслах, возможность изобличения лжи, украшение мудростью, разрешение неразумия и т. д.[xxxii]

         В качестве подтверждения подобного взгляда на роль грамматического знания и светской образованности вообще редакторы Грамматики приводят в предисловии выдержки из биографий некоторых святых, в которых не столько описывается их жизнь и церковная деятельность, сколько показывается их любовь к светской мудрости, в том числе и к грамматике. Так, об Афанасии Великом говорится только то, что он был научен всякому писанию, изучил грамматику и философию[xxxiii]. Подобным образом и Стефан Сурожский «и3звы1че всю2 грамматикi1ю и3 фiлосо1фiю и3з8 u4сть. и3 риторикi1ю и3 софистикi1ю, и3 превзы1де всэ1хъ u3чи1тєль и4же во1градэ»[xxxiv]. Андрей Критский же «и3з8учи1въ ме1ншаz пи1смена, и3 къ грамматикi1искому худо1жеству в8да1въ себе»[xxxv]. То же самое говорится и об Афанасии Афонском, Николае Студийском, Исидоре Пелусиоте, Григории Богослове. Приведение подобных примеров рвения святых в постижении знаний должно было показать читателю, что светская образованность не мешала им быть святыми, а, наоборот, способствовала этому. Такая постановка редакторами Грамматики проблемы рецепции светской образованности вполне обоснована, учитывая то негативное отношение к ней, с которым они сталкивались: «но и3 внэ1шнее, є4же мно1зи t христiа1нъ ненави1дzтъ и3 tме1щутъ, я4кw па1костно и3 навэ1тно, и3 t1бога разлуча1ющо. се1же глаго1лютъ, ѕлэ2 раз8сужда1юще»[xxxvi].

Как и в грамматических приложениях Часовника 1643 г. и Апостола 1644 г., в предисловии Грамматики ставится проблема исправления книг, но, в отличие от авторов  приложений, старающихся  оправдать уже внесенные в книги изменения, редакторы Грамматики, наоборот, стремятся показать необходимость и важность исправления книг, не оставляя при этом без внимания и те качества, которыми должен обладать приступающий к этому делу. Рассматривая этот вопрос, они приводят в предисловии Грамматики выдержки из нескольких слов преп. Максима Грека, посвященных исправлению книг.

Необходимость исправления книг, по мнению Максима Грека, вызвана множеством ошибок в русских богослужебных книгах, закравшихся «tпреписu1ющихъ и4хъ не науче1нныхъ сu1щихъ и3 не и3скu1сныхъ в8ра1зумэ и3 хи1трости грамматикi1йстэй. о4воже и3 t самэ1хъ и3спе1рва сотво1ршихъ кни1жный прево1дъ»[xxxvii]. Под «хитростью грамматикийской» здесь разумеется знание не славянского, а греческого языка, а поэтому далее Максим Грек продолжает: «є4сть нэ1гдэ непо1лнw разумэ1вшихъ си1лу є4ллинскихъ рэчє1й, и3 сегw2 ра1ди дале1че и4стины tпадо1ша . є4ллин8ска бо бесэ1да, мно1го и3 неудо1бь разсужда1емо и4мать разли1чiе то1лка»[xxxviii]. По причине указанной сложности греческого языка приступать к переводу богослужебных текстов не может тот, кто «недово1льнэ и3 соверше1ннэ научи1лъсz бu1детъ я4же грамматикi1и и3 пiитикi1и и3 риторикi1и, и3 са1мыz филосо1фiи»[xxxix]. Указав причины появления в книгах ошибок, Максим Грек приводит примеры, когда переводчик богослужебного текста, не зная в совершенстве греческого языка, допустил ошибки, которые не только искажали смысл текста, но и содержали ересь. Тем не менее знание греческого языка, несмотря на его сложность, не является недоступным для русского человека, а наоборот, при определенных усилиях, вполне достижимо. В качестве примера редакторами Грамматики приводится ученик Максима Грека Силуан, который, будучи русским по происхождению, «до1брэ и3звы1къ гре1ческому я4зы1ку и3 грамматикi1и»[xl]. Словами этого Силуана редакторы Грамматики выражают и ту мысль, что в случае возникновения трудностей при исправлении ошибок в славянских текстах необходимо обращаться к греческому первоисточнику – и именно так буквально в следующем после выхода Грамматики году будут поступать на Московском Печатном дворе[xli].

Таким образом, рассмотрение «Наказания ко учителем», грамматического приложения Служб и чудес Николая Чудотворца, приложения «Како писати в синодики» и Грамматики показало, что в них по-разному осмысляется значение грамматического знания и его роль. Если в приложениях изучение грамматики остается исключительно в рамках духовного образования, то в Грамматике оно выходит за эти границы и мыслится уже в качестве первой ступени получения не только духовного образования, но и светского, в котором через нее открывается путь к «свободным художествам». Тем не менее главная цель изучения грамматики при этом остается той же, что и в приложениях – разумение Писания и богословие. При сохранении главной цели такое переосмысление места грамматики в образовательном процессе повлекло за собой то, что плоды ее изучения, как о них говорится в предисловии и послесловии Грамматики, носят не только духовный, но и светский характер. По-разному в грамматических приложениях и Грамматике решается вопрос и о необходимости исправления книг. Если в приложениях ничего не говорится о причинах внесения в книги исправлений, а только указывается их источник – «рассуждение древних доброписцев и грамматическое знание», то в Грамматике вопрос о причинах и источниках исправления книг получает подробное рассмотрение. В качестве главной причины «порчи книг» в Грамматике называется незнание русскими переводчиками греческого языка и светских наук, невнимательность и невежественность переписчиков. Отсюда делается вывод, что при исправлении книг является необходимым обращение к их греческому оригиналу, что становится возможным только тогда, когда справщик будет знать славянскую и греческую грамматику, риторику и философию.

Указанная смена взглядов на грамматику в изданиях Печатного двора, как кажется, объясняется влиянием «боголюбцев». В пользу этого вывода свидетельствуют следующие факты. Прежде всего, в период с мая 1642 г. до по крайней мере конца 1650 г. исправлением книг на Печатном дворе занимались одни и те же лица[xlii]. Следовательно, те изменения воззрений на грамматику, которые мы увидели, были связаны не с заменой справщиков, а с трансформацией их взглядов. Эта трансформация произошла в период с 1646 по 1648 гг., то есть около времени появления кружка «боголюбцев». Учитывая, что из справщиков по крайней мере трое разделяли идеи «столичных боголюбцев», а также близость изложенных в предисловии Грамматики идей их идеям, которая даже позволяла исследователям видеть в авторе предисловия Грамматики самого Стефана Вонифатьева[xliii], о влиянии  именно «столичных боголюбцев» на изменение взглядов на грамматику на Печатном дворе в ходе справы 1640-х гг. можно говорить вполне уверенно.