Одной из наиболее актуальных тем изучения истории Русской Православной Церкви является обращение к первым двум послереволюционным десятилетиям. С исчезновением Советского Союза историки получили возможность обратиться к архивам и проанализировать один из самых сложных периодов истории Церкви. Первыми в исследовательский фокус попали официальные документы: постановления, акты, резолюции, деловая переписка, личные дела и т.п. Несколько позже  историки обратились к источникам личного происхождения, обнаруживая достаточно большое количество личных писем, воспоминаний, дневников, чтение и анализ которых позволяет увидеть историю Церкви более многомерной, уточнить какие-то спорные моменты, познакомиться с многообразием взглядов на исследуемые события.

Декларация местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) от 29 июля 1927 года произвела ошеломляющий эффект на современников, после её публикации жизнь Церкви претерпела очередные изменения, православная паства разделилась на тех, кто поддержал митрополита, и тех, кто решительно отверг этот шаг. В данной статье мы хотели бы восстановить историю публикации документа, получившего в исторической литературе имя «декларации митрополита Сергия» на основании церковно-исторических исследований и представить палитру взглядов современников на декларацию «Об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти», получившую среди современников название «декларация митрополита Сергия» и посмотреть на то, как её появление изменило повседневную жизнь прихожан.

Со смертью патриарха Тихона началась новая глава борьбы советской власти с Церковью, выражавшаяся прежде всего в препятствии нормальному административному управлению ею. Один за другим были арестованы и сосланы все архиереи и местоблюстители, указанные в завещании патриарха как управляющие его канцелярией. Митрополит Петр (Полянский) был последним из них, на случай своего ареста он озвучил кандидатуры возможных заместителей местоблюстителя патриаршего престола, первым из которых был митрополит Сергий (Страгородский), вынужденный приступить к этой обязанности в декабре 1925 после того, как митрополит был отправлен в ссылку. Центральной проблемой для митрополита Сергия стал вопрос легализации Церкви. Без регистрации органов церковного управления Церковь была вне закона, была затруднена её каноническая деятельность, как сам местоблюститель указывал в Ходатайстве в НКВД о регистрации Православной Русской Патриаршей Церкви: «<…> деятельность моя требует известных форм и известных вспомогательных органов, существование которых невозможно без законной регистрации. Между тем иерархия нашей Православной Церкви (так называемой Тихоновской, т. е. Патриаршеской) до сих пор не имеет регистрации. Это не может не сопровождаться многими практическими неудобствами, придавая всей нашей деятельности характер какой-то нелегальности, хотя мы и не совершаем ничего, запрещенного законами республики»[1]. В то же время ГПУ, не добившись решения поставленных задач по разобщении Церкви с помощью обновленчества, санкционирует новый церковный раскол под началом митрополита Екатеринбургского Григория (т.н. «григорианцы»), агитировавшего к саботированию фигуры митрополита Сергия на посту заместителя местоблюстителя ввиду слабой каноничной обоснованности решения митрополита Петра. В условиях, когда основные члены диалога о преемственности власти в Русской Православной Церкви не могли встретиться и обсудить этот вопрос лично, вынужденные довольствоваться перепиской, перлюстрированной ОГПУ, митрополиту Сергию стоило большого труда сохранить Церковь от очередного раскола и довести процесс легализации органов церковного управления до конца.

Митрополит Сергий сумел добиться в 1927 году регистрации центрального (Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и Синода) и епархиальных церковных управлений, но ценой тому был ряд непростых для Церкви компромиссов и разделение оставшейся в Советском Союзе Церковь от Церкви зарубежной, причиной чему стала публикация Декларации от 29.07.1927. Текст Декларации серьезно отличается и от текста Проекта послания митрополита Сергия к пастве от 10.06.1026, и от обращения православных епископов из Соловецких островов (на Соловках к тому моменту пребывали в заключении от 17 до 24 архиереев РПЦ[2]). «Мы убеждены, — гласит послание митр. Сергия от 10.06.1926, — что православный христианин, свято соблюдая свою веру и живя по ее заповедям именно потому и будет всюду желательным и образцовым гражданином какого угодно государства, в том числе и Советского. <…> Но обещая полную лояльность, обязательную для всех граждан Союза, мы, представители церковной иерархии, не можем взять на себя каких-либо особых обязательств для доказательства нашей лояльности.  <…> Одно из завоеваний революции есть свобода Церкви от всякой политической и государственной миссии, и мы отнюдь не можем отказаться от этого завоевания, да и верующий народ не простит нам этого отказа»[3]. Ему вторит Обращение православных епископов из Соловецких островов к правительству СССР (май 1927 г.): «Господь Иисус Христос заповедал нам предоставлять «кесарево», т.е. заботу о материальном благополучии народа, «кесарю», т.е. государственной власти, и не оставил своим последователям завета, влиять на изменение государственных форм или руководить их деятельностью. Согласно этому вероучению и традициям, Православная Церковь всегда сторонилась политики и оставалась послушной государству во всем, что не касалось веры… При создавшемся положении Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства. <…> Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никого не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, Но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей Конституцией и не может стать слугою государства»[4].

Утвержденный и опубликованный текст Декларации лишен независимых формулировок, очевидно, что пробыв в заключении с декабря 1926 г. по март 1927 г. митр. Сергий был вынужден принять навязанную ему стратегию поведения. Текст Декларации повторяет слова патриарха Тихона из его «завещания» о том, что православные христиане должны принять установление советской власти как свершившуюся волю Божию, «мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи»[5], — говорит митр. Сергий, призывая сорадоваться радостям родины, а не Советского правительства, как поняли многие из читавших текст Декларации, особенно за рубежом. В Декларации митр. Сергий стремится отмежеваться от политической позиции зарубежной Церкви и требует и от неё лояльности к советской власти: «мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного Московской Патриархии»[6]. Именно эти строки вызвали категоричное несогласие со стороны иерархов Русской Православной Церкви за рубежом и разделение, продлившееся многие десятилетия. С момента публикации Декларации можно говорить о наличии у Церкви политической позиции, как писал сам митр. Сергий в ответ в ответ на обращение к нему профессора протоиерея В. Верюжного, «Отказаться от курса церковной политики[7], который я считаю правильным и обязательным для христианина и отвечающим нуждам Церкви, было бы с моей стороны не только безрассудно, но и преступно»[8].

Разделение коснулось и внутренней жизни Церкви и интенсифицировало уход некоторой части священство и верующих в так называемое «церковное подполье»[9]. «Катакомбные церкви»[10] были известны и ранее, с момента открытых гонений советской власти на Патриаршую Церковь, закрытия её храмов и поддержки властными структурами раскольничьих движений. Но теперь в подполье уходили целые общины, несогласные не только с политикой государства, но и с действиями главы церковной иерархии.

Действия местоблюстителя патриаршего престола вызвали не только критику (категорично были настроены соловецкие епископы), но и переход в оппозицию митр. Сергию нескольких архипастырей и групп верующих, образовавших так называемое движение непоминающих (советскую власть и митрополита Сергия). Как пишет М.Ю. Крапивин, к середине 1928 года отделились 26 епархий и их части, среди них «Ярославская церковная область» (часть Ярославской епархии во главе с митр. Ярославским Агафангелом и арх. Угличским Серафимом (Самойловичем); «Иосифлянский раскол» под руководством митр. Лениградского Иосифа, охвативший целый ряд епархий (Ленинград, Ростов, Воронеж, Серпухов, Москва, Новогород, Киев, Харьков) и начавшийся после отказа митр. Иосифа принимать назначение на Одесскую кафедру; «Вятская группа» и т.д.[11] По свидетельству М.В. Шкаровского, иосифлянское движение, самое многочисленное из непоминающих сообществ, предприняло попытку «найти самостоятельный (альтернативный сергианскому и катакомбному) путь развития в форме легальной или полулегальной оппозиции советскому государству в условиях утверждавшегося в стране тоталитарного режима»[12]. Судьба иосифлянских и других непоминающих общин складывалась еще более драматично, чем судьба Церкви в общем. Непоминающие подвергались более активным преследованиям со стороны властей за свою ярко выраженную оппозиционность по отношению к власти (всем арестованным епископам непоминающих в ГПУ задавали вопрос об их отношении к Декларации митр. Сергия[13]), к середине 30-х были закрыты все храмы, в которых служили непоминающие, частично непоминающие образовали самостоятельные или вошли в существовавшие катакомбные общины.

В источниках личного происхождения отразилось неоднозначное отношение к Декларации митрополита Сергия от 27.07.1927. Как реагировать на такое выражение отношения к советской власти? Следует ли принять слова местоблюстителя патриаршего престола? Не является ли декларация провокацией советских властей, к тому времени дошедших до страшных злодеяний в своём стремлении истребить веру и Церковь? Не стал ли митрополит Сергий проводником политики властей в Церкви? «Потом прошел тяжелый слух о статье, подписанной митрополитом Сергием. Многие возмущались. Мы читали ее и спросили у батюшки, как нам к ней относиться? «Обвинять Митрополита не следует, так как в отношении догматов он ни в чем не погрешил. Может, кому не нравится его политически осторожное отношение, но здесь еще нет вины. Мы не знаем, какие обстоятельства его окружали»[14].

Но порой реакция верующих на декларацию была непримиримо негативной: «…возвращаюсь к 1927 году, когда мы еще жили в Ейске. В этом году случилось в русской православной церкви событие, в корне изменившее всю нашу жизнь. Мы перестали ходить в церковь. Вышел знаменитый исторический декрет митрополита Сергия, повлекший за собой разделение верующих. Он, как известно, призывал русский народ признать советскую власть, «радоваться ее радостям и разделять ее печали». <…> Это был политический маневр сатанинских слуг. Митрополит Сергий вошел в контакт с ГПУ»[15]. По тому, принимали или нет декларацию верующие делали выводы о силе их веры: «В церкви Никола Большой Крест пела в хоре молодая девушка, очень скромная и симпатичная. Вся ее семья была религиозная, и, следовательно, не признавали Сергианской церкви»[16].

Н. Китер, которая «свыше 10 лет, до самого прихода немцев, была секретарем двадцатки последовательно нескольких храмов и, в то же время, активным членом одного из многочисленных тайных братств патриаршей Церкви в Петербурге»[17] в своих небольших по объёму воспоминаниях о церковно-приходской жизни в 1920-30-е гг. уделила немало внимания вопросу о декларации митрополита Сергия, стремясь оправдать его действия. Приведём некоторые выдержки: «Настроение митр. Сергия было нам хорошо знакомо из писем к настоятелю нашего собора о. Николаю Смирнову, его старому товарищу по Духовной Академии. О. Николай не раз давал мне читать эти письма, и из них нетрудно было убедиться, что митр. Сергий по собственной инициативе писать инкриминируемые ему декларации и декреты не был способен. Но тяжелой скорбью смертельно измученного человека и какой-то горькой иронией над самим собой дышала каждая строка его. Одно мы знали твердо: ни тщеславие, ни властолюбие, ни корысть им не руководили. Из многих слов и действий его было очевидно, что мучения его бы не устрашили и сама смерть явилась бы освобождением»[18]. «Если митр. Сергий, соглашаясь от своего имени издать явно властями составленную декларацию 1927 года, надеялся купить какое-то облегчение для Церкви и духовенства, то надежды эти не только не сбылись, но гонения после 1927 года еще усилились, достигнув к 1937-38 гг. воистину ураганной силы. Это доказывает, что главной целью декларации было лишь дискредитировать маститого первоиерарха, посеять к нему недоверие в народных массах, раздробить единство Церкви, и что сами власти, зная, что декларация вымучена насилием, не придавали ей особого значения и не ожидали, что она будет принята к исполнению. Так и случилось. Ни один из наших священников даже не имел ее текста, и я, при всем желании, не могла достать ее даже на прочтение»[19]. Автор опровергает мнение о противостоянии катакомбной церкви «сергианской»: «Деятельность тайных священнослужителей протекала параллельно самоотверженной деятельности пастырей, служивших в оставшихся еще последних храмах, и разницы в настроенности тех и других не было никакой»[20]. Так же вопреки обвинениям противников декларации митрополита Сергия Н. Китер утверждает, что после публикации не было отменено поминовение тех, кто страдал в ссылках и тюрьмах: «В открытых храмах на всех богослужениях — будничных и праздничных — диаконом всенародно и священником громко же, в алтаре, во услышание всем, читались длинные синодики — умученных и убиенных, бесконечные списки (что нередко занимало большую часть времени) о здравии заключенных (имя рек), каждый раз повторялось слово «заключенный»[21]. «Что никакого «сотрудничества с безбожной властью» (ходкая фраза в зарубежье) патриаршей Церкви никогда не было, нам на месте было виднее всего и не оставляло и тени сомнений»[22], — заключает очевидец событий.

Митрополит Сергий видел, что деятельность зарубежной части Православной Церкви, открыто критиковавшей советскую власть и занимавшей промонархическую позицию, несёт колоссальный вред той части Церкви, что жила на территории советского государства. На последнюю возлагалась ответственность за все политические высказывания священства, жившего за рубежом. В тексте декларации местоблюститель патриаршего престола предпринял попытку урегулировать этот вопрос, потребовав от зарубежной Церкви лояльности к советской власти: «мы потребовали от заграничного духовенства дать письменное обязательство в полной лояльности к Советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного Московской Патриархии»[23]. Это вызвало резкое неприятие большей части зарубежных священнослужителей. Митрополит Евлогий (Георгиевский) один из тех, кто понимал тяжесть положения митрополита Сергия. В его воспоминаниях читаем: «Связь с Матерью Русской Церковью была мне очень дорога. Непримиримой позиции «карловчан», которые после грозного патриаршего Указа (от 22 апреля (5 мая) 1922 г. № 349) скрепя сердце признавали Московскую Патриархию, — я не разделял. Мне хотелось, не подчиняясь советской власти и оставаясь самостоятельным, найти какую–нибудь линию поведения, дабы с Москвою не рвать. […] Я решил исполнить требование митрополита Сергия не безусловно, а при условии, что термин «лояльность» означает для нас аполитичность эмигрантской Церкви, т. е. мы обязуемся не делать амвона ареной политики, если это обязательство облегчит трудное положение родной нашей Матери Церкви; быть же «лояльными» по отношению к советской власти мы не можем: мы не граждане СССР, и таковыми нас СССР и не признает, а потому политическое требование с канонической точки зрения для нас необязательно. В моем «слове» на Литургии (4 сентября 1927 г.) я разъяснил мой ответ митрополиту Сергию, и многих это успокоило. Но не всех… Многие требовали решительного разрыва с Москвой. […] Во всяком случае не нам, сидящим в безопасности, за пределами досягаемости, судить митрополита Сергия»[24].

История с декларацией имела и совершенно неожиданные повороты. Память Анатолия Свенцицкого сохранила такой случай: «Известная вставка митрополита Сергия: «О стране Российской и о Властех ее, да тихое и безмолвное житие, поживем во всяком благочестии и чистоте» с 1927 года уже действовала. Я в 1931 году жил на даче в Курове. Моя мать при мне спрашивала старосту, почему у них не поминают митрополита Петра. Староста ответил: крестьяне не хотят. Не признали они всем миром не только митрополита Петра (Полянского), но и самого Патриарха Тихона. «Что же, тогда вы обновленцы что ли?» — спросила моя мать. Старосту даже передернуло: «Что Вы! С этими иудами не общаемся. Мы — истинная Русская православная Церковь, живем как жили раньше, новшеств не хотим… О.Василий лишь усердно поминал Архиепископа Арсения в молитвах «о здравии». А еще раньше, в 1927 году летом моя сестра М.Б.Свенцицкая, побывав на службе в селе Курово, была удивлена, что о. Василий «никого не поминал», ибо формула о Патриархах не могла определить юрисдикции Куровского прихода… Мама моя перестала посещать храм села Курова и меня на службы о. Василия не пускала»[25].

Если судить даже по этим очень кратким свидетельствам, отношение современников к декларации 29 июля 1927 года не было и не могло быть однозначным. Каждый, кто принимал решение в поддержку местоблюстителя патриаршего престола или против него, полагал, что он действовал в соответствии с православной соборностью и на благо Церкви, каждый хотел разделить скорби Церкви, как когда-то разделял лишь её радости. Мне бы хотелось завершить словами из дневника священника Александра Ельчанинова. «Нам надо быть в постоянной связи со страдающей частью теперешней России, с Россией чудес, подвигов, мученичества. Связь эта возможна в создании напряженной религиозной жизни […]»[26]. И до сих пор наша задача – быть в тесной живой связи с той Россией и той Церковью, которая кровью новомучеников и немыслимыми компромиссами совести искупила грехи отцов, и не допустить разделений, смут и ослабления веры.

 

Ссылки:

[1] Ходатайство митрополита Сергия о регистрации (легализации) Православной Русской Патриаршей Церкви. 1.06.1926. // Русская Православная Церковь в советское время (1917 – 1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / сост. Г. Штриккер. — М.: «Пропилеи», 1995. – С. 255.

[2] Крапивин М. Ю. Непридуманная церковная история: власть и церковь в Советской России (окт. 1917-конец 1930-х гг.). — Волгоград, 1997. – С. 125.

[3] Проект послания митрополита Сергия к пастве. 10.06.1926 // Русская Православная Церковь в советское время (1917 – 1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / сост. Г. Штриккер. — М.: «Пропилеи», 1995. – С. 258-259.

[4] Обращение православных епископов из Соловецких островов к правительству СССР (май 1927 г.) // Русская Православная Церковь в советское время (1917 – 1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / сост. Г. Штриккер. — М.: «Пропилеи», 1995. – С. 263-264.

[5] Послание пастырям и пастве. (Декларация митрополита Сергия). 27.07.1927 // Русская Православная Церковь в советское время (1917 – 1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / сост. Г. Штриккер. — М.: «Пропилеи», 1995. – С. 270.

[6] Там же. — С. 271-272.

[7] Курсив мой, – П.Е.

[8] Ответы Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Нижегородского Сергия на обращение к нему профессора прот. В. Верюжного (декабрь 1927 г.) // Русская Православная Церковь в советское время (1917 – 1991). Материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью / сост. Г. Штриккер. — М.: «Пропилеи», 1995. – С. 296.

[9] «<…> понятие церковное подполье описывает все сферы жизни Российской Церкви, оказавшиеся за пределами легальности» // Беглов А.Л. В поисках «безгрешных катакомб». Церковное подполье в СССР. — М., 2008. – С. 12.

[10] Там же. С. 8.

[11] Крапивин М. Ю. Непридуманная церковная история: власть и церковь в Советской России (окт. 1917-конец 1930-х гг.). — Волгоград, 1997. – С. 132.

[12] Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. — СПб.: Научно-информационный центр «Мемориал», 1999. – С. 3.

[13]Крапивин М. Ю. Непридуманная церковная история: власть и церковь в Советской России (окт. 1917-конец 1930-х гг.). — Волгоград, 1997. – С. 134.

[14] Амвросия (Оберучева), монахиня. Очерки из многолетней жизни одной старушки, … URL: http://azbyka.ru/fiction/istorija-odnoj-starushki/

[15] Урусова Н.В. Материнский плач святой Руси… http://azbyka.ru/fiction/materinskij-plach-svyatoj-rusi/

[16] Там же.

[17] Китер Н. Православная Церковь в СССР в 1930-е гг. // Церковно-исторический вестник. – 1998. — № 1. – С. 44.

[18] Там же. С. 53.

[19] Китер Н. Православная Церковь в СССР в 1930-е гг. // Церковно-исторический вестник. – 1998. — № 1. — С. 56.

[20] Там же. С. 58.

[21] Там же. С. 58.

[22] Там же. С. 59.

[23] Там же. — С. 271-272.

[24] Евлогий (Георгиевский), митр. Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. – Репр. изд. 1947 г. – М.: Изд-во «Московский рабочий», 1994. – 260 с.

[25] Свенцицкий А.Б. Они были последними? М.: Грааль, 1997. С. 42.

[26] Александр (Ельчанинов) свящ. Записи (духовный дневник). http://azbyka.ru/zapisi-elchaninov